Потоп

Сенкевич Генрик

По вечерам, после зрелищ, комнаты сияли от разноцветных ламп, наполнявших дворец таинственным и нежным светом, словно волшебным сном наяву; опьяняющие восточные благовония насыщали воздух, тихие звуки невидимых арф, лютен и других инструментов ласкали слух, а среди этих ароматов, света, звуков ходил он, в ореоле всеобщего поклонения, точно сказочный принц, молодой, красивый, сияющий, как солнце, драгоценностями и влюбленный, как пастушок.

Какая девушка могла бы устоять против такого волшебства, какая добродетель не ослабла бы от таких чар?.. А избегать молодого князя было невозможно, живя с ним под одной кровлей и пользуясь его гостеприимством, которое хотя и было навязано силой, но все же было радушным, истинно панским гостеприимством. Притом же Оленька

почти охотно приехала в Тауроги, так как предпочитала их отвратительным Кейданам, как предпочитала и рыцарского Богуслава, носившего маску патриота, преданного родине и покинутому королю, явному изменнику Янушу. В начале своего пребывания в Таурогах она даже была полна дружеских чувств к молодому князю и, заметив, как он старается заслужить ее дружбу, не раз пользовалась своим влиянием на него, чтобы сделать людям добро.

На третий месяц ее пребывания в Таурогах один артиллерийский офицер, друг Кетлинга, был приговорен князем к смерти через расстреляние. Панна Биллевич, узнав об этом от молодого шотландца, заступилась за него.

— Божество приказывает, а не просит! — ответил Богуслав и, разорвав смертный приговор, бросил его к ее ногам. — Распоряжайтесь, приказывайте! Я сожгу Тауроги, если этой ценой сумею вызвать хоть улыбку на вашем лице. Мне не надо иной награды, как только, чтобы вы были веселы и забыли о ваших прежних страданиях.

Но она не могла быть веселой, так как носила в сердце боль, горечь и невыносимое презрение к человеку, которого полюбила первой любовью и который был теперь в ее глазах худшим преступником, чем отцеубийца. Этот Кмициц, который за червонцы обещал предать короля, как Иуда — Христа, стал отвратителен в ее глазах и с течением времени превратился в какое-то чудовище, в какой-то укор для нее самой. Она не могла себе простить, что полюбила его, и вместе с тем, ненавидя, не могла забыть.

С такими чувствами ей трудно было даже притворяться веселой, но она должна была быть благодарна князю и за то, что он не захотел принять участия в преступлении Кмицица, и за все, что для нее делал. Ей все же казалось странным, что молодой князь, такой благородный рыцарь, не спешит на помощь отчизне. Хотя он и не вошел в сношения с Янушем, но она предполагала, что такой политик, как он, знает, что делает, и что этого требуют обстоятельства, которых ей своим девичьим умом не понять. Богуслав намекал ей, объясняя свои частые поездки в соседний Тильзит, что он выбился из сил от работы, что ведет переговоры с Яном Казимиром, Карлом-Густавом, прусским курфюрстом и что надеется спасти отчизну.

— Не ради наград, не ради каких-нибудь должностей я это делаю, — говорил он ей, — я даже жертвую братом Янушем, который был для меня отцом, так как не знаю, удастся ли мне вымолить ему жизнь у королевы Людвики; я делаю то, что мне велит Бог, совесть и любовь к матери-отчизне…

Когда он говорил так с грустью в нежном лице и с глазами, поднятыми к небу, он казался ей возвышенным, как те древние герои, о которых рассказывал ей старый полковник Биллевич и о которых он сам читал у Корнелия. И сердце ее наполнялось изумлением, преклонением перед ним. Дошло до того, что, когда ее слишком мучили мысли о ненавистном Андрее Кмицице, она старалась думать о Богуславе, чтобы успокоиться и ободриться. Первый в ее глазах был воплощением страшной и мрачной тьмы, второй — воплощением света, который так нужен томящейся душе. Россиенский мечник и панна Кульвец, которую тоже привезли из Водокт, подталкивали Оленьку на этом пути, с утра до вечера воспевая хвалебные гимны в честь Богуслава. Правда, оба они были в тягость князю в Таурогах, и он подумывал, как бы их вежливо выпроводить отсюда, но все же он расположил их к себе, особенно пана мечника, который сначала относился к нему враждебно, но потом не мог устоять перед соблазном милостей Радзивилла.

Если бы Богуслав был только шляхтичем знатного рода, а не Радзивиллом, не князем, не магнатом, панна Александра, быть может, влюбилась бы в него насмерть, вопреки завещанию старого полковника, который предоставил ей выбирать между Кмицицем

и монастырем. Но это была девушка строгая к себе самой, очень честная по натуре, и потому она не допускала даже мысли о чем-нибудь другом, кроме благодарности князю. Род ее был слишком незначителен, чтобы она могла выйти замуж за Радзивилла, и слишком знатен, чтобы она могла стать его любовницей, и она смотрела на князя почти так же, как смотрела бы на короля, находясь при его дворе. Тщетно сам он старался внушить ей другие мысли, тщетно, потеряв голову от любви, он, отчасти из расчета, отчасти в пылу страсти, повторял то, что некогда сказал в Кейданах, — что Радзивиллы не раз женились на простых шляхтянках; эти мысли были чужды ей, и она оставалась какой была — благодарной, дружески расположенной, ищущей облегчения в мыслях о герое, но не влюбленной.

А Богуслав не умел разобраться в ее чувствах, и часто ему казалось, что он уже близок к цели; но вскоре со стыдом и злостью замечал, что он не так смел с нею, как с первейшими дамами в Париже, в Брюсселе и Амстердаме. Быть может, это было потому, что князь действительно влюбился, быть может, и потому, что в этой панне, в ее лице, в ее темных бровях и строгих глазах было нечто такое, что вызывало уважение. Один только Кмициц в свое время не поддался этому влиянию и смело целовал эти строгие глаза и гордые губы, но Кмициц был ее женихом.

Все остальные кавалеры, начиная с пана Володыевского и кончая далеко не изысканной прусской шляхтой и самим князем, держали себя с ней совсем не так, как с остальными паннами ее круга. Князь иногда поддавался порывам, но когда однажды, сидя с нею в карете, он прижал ее ногу, прошептав: «Не бойтесь!» — она ответила, что именно боится, как бы ей не пришлось сожалеть о своем доверии к нему; Богуслав смутился и вернулся на прежний путь постепенного завоевания ее сердца.

Но мало-помалу терпение его истощилось. Понемногу он стал забывать о страшном призраке, некогда явившемся ему во сне, все чаще думал о том, что советовал Сакович, и о том, что все Биллевичи погибнут на войне; страсть все сильнее охватывала его, как вдруг случилось одно обстоятельство, которое совершенно изменило положение вещей в Таурогах.

Однажды, как гром, грянуло известие, что Сапега взял Тыкоцин, а князь великий гетман погиб под развалинами замка.

Все закипело в Таурогах, сам Богуслав в тот же день уехал в Кролевец, где должен был видеться с министрами шведского короля и курфюрстом.

Пребывание его там затянулось дольше, чем он предполагал Между тем в Тауроги стали стекаться отряды прусских и даже шведских войск. Стали поговаривать о походе против пана Сапеги. Голая истина, что Богуслав был сторонником шведов, как и его брат, князь Януш, выплывала наружу все яснее.

В то же время мечник россиенский получил известие, что его имение Биллевичи сожжено отрядами Левенгаупта, которые, разбив жмудских повстанцев под Шавлями, разоряли всю страну огнем и мечом.

Тогда шляхтич немедленно уехал, желая собственными глазами увидеть причиненные ему убытки; князь Богуслав его не удерживал, наоборот, охотно отпустил и только сказал на прощание:

— Теперь вы понимаете, почему я привез вас в Тауроги? Вы, в сущности, обязаны мне жизнью!

Оленька осталась одна с панной Кульвец и тотчас заперлась в своих комнатах, никого, кроме некоторых дам, не видя. Когда они сообщили ей, что князь готовится к походу против польских войск, она в первую минуту не хотела верить, но, желая убедиться в этом, велела пригласить к себе Кетлинга, так как знала, что молодой шотландец ничего от нее не скроет.

И он тотчас явился, счастливый тем, что его позвали и что он будет говорить с той, которая овладела всей его душой.

Панна Биллевич стала его расспрашивать.

— Пан кавалер, — сказала она, — в Таурогах столько всяких слухов, что мы блуждаем среди них, точно в лесу. Одни говорят, что князь-воевода умер естественной смертью, другие — что его изрубили саблями. Какова настоящая причина его смерти?

Кетлинг с минуту колебался: было видно, что он борется с врожденной робостью; наконец он сильно покраснел и ответил: