Потоп
Шрифт:
Час спустя крестьяне, высыпавшие целой толпой из деревни, стали хватать лошадей, добивать раненых и грабить убитых.
Так кончилась первая встреча литвинов со шведами.
Между тем Заглоба, карауля в березняке пана Роха, лежавшего на возу, должен был выслушивать его упреки в том, что поступил так неблагородно с родственником.
— Вы меня, дядюшка, совсем погубили! Меня ожидает в Кейданах не только пуля в лоб, но и вечный позор. С этих пор если кто захочет обозвать другого дураком, то будет говорить: Рох
— И все, верно, с этим будут согласны, — ответил Заглоба, — доказательства налицо: тебе странно, что я, игравший крымским ханом, как куклой, тебя провел? Неужели ты думаешь, что я позволил бы себя и своих товарищей, первых рыцарей и украшение всей Речи Посполитой, отвезти в Биржи шведам в пасть?
— Да ведь я не по собственной воле вас туда вез.
— Но ты был слугой палача, а это позор для шляхтича, который ты должен смыть, иначе я откажусь от тебя и от всех Ковальских. Быть изменником хуже, чем палачом, быть помощником палача — это уж последнее дело.
— Я служил гетману!
— А гетман — дьяволу. Понимаешь теперь? Ты глуп, а потому откажись раз и навсегда от всяких диспутов и держись за меня; знай, что я уж не одного вывел в люди.
Дальнейший разговор был прерван грохотом выстрелов, потому что в эту минуту начинался бой. Потом выстрелы прекратились, но шум и крики доносились даже до их отдаленного убежища в березняке.
— Видно, что там пан Михал работает, — сказал Заглоба. — Он мал, но ядовит, как змея. Почистит он этих заморских дьяволов… Я тоже предпочел бы быть с ними, но ради тебя должен сидеть здесь. Вот какова твоя благодарность? Вот поступок, достойный родственника?
— А за что я должен быть вам благодарен?
— За то, что я тебя, изменник, не запряг в плуг вместо быка, хотя ты для этого более всего пригоден, потому что глуп и силен, понимаешь? Однако, там все жарче дерутся. Слышишь? Это, верно, шведы там мычат, как телята на пастбище…
Заглоба замолчал, он уже начинал беспокоиться. Наконец, взглянув проницательно в глаза пану Роху, он спросил:
— Кому ты желаешь победы?
— Конечно, нашим.
— Вот видишь! А почему же не шведам?
— Потому, что сам не прочь с ними драться. Наши — всегда наши!
— Наконец-то совесть заговорила! А как же ты хотел своих братьев отвезти шведам?
— Потому что мне было приказано.
— Но теперь уж такого приказания нету!
— Нету!
— Твой начальник теперь пан Володыевский, а не кто другой.
— Это… как будто и правда.
— Ты должен теперь делать только то, что он прикажет!
— Конечно, должен.
— Он тебе приказывает прежде всего отречься от Радзивилла и служить отчизне.
— Как же это? — спросил Ковальский, почесывая затылок.
— Тебе приказывают! — крикнул Заглоба.
— Слушаюсь! — ответил пан Рох.
— Ну и прекрасно! При первом удобном случае будешь драться
— Если приказывают, то это другое дело! — ответил Ковальский и вздохнул свободнее, точно кто-нибудь снял у него тяжесть с груди.
Заглоба был тоже очень доволен, так как у него были свои виды на пана Роха. Оба они стали прислушиваться к отголоскам выстрелов и слушали с час, пока все не утихло…
Заглоба все более и более беспокоился.
— Неужто нашим не повезло?
— Как вы можете говорить подобные вещи? А еще старый военный! Если бы они были разбиты, то оставшиеся в живых прибежали бы к нам.
— Ты прав! Вижу, что и твой ум на что-нибудь годится.
— Слышите топот? Они возвращаются, и притом медленно: должно быть, вырезали шведов!
— Только — наши ли? Поехать, что ли, им навстречу?
Сказав это, Заглоба подвязал саблю, взял в руки пистолет и отправился. Вскоре он увидел двигавшуюся ему навстречу черную массу, и в ту же минуту до него донесся гул голосов.
Впереди ехало несколько человек, оживленно о чем-то разговаривая, и тотчас до слуха Заглобы донесся знакомый ему голос Володыевского, который говорил:
— Хорошие солдаты! Не знаю, какова у них пехота, но конница великолепная!
Заглоба пришпорил лошадь.
— Как поживаете, как поживаете? Я от нетерпения готов был лететь в огонь. Никто не ранен?
— Все, слава богу, здоровы, — ответил пан Михал, — но все-таки мы потеряли двадцать с лишком хороших солдат.
— А шведы?
— Все перебиты!
— Уж ты там погулял, пан Михал! А меня, старика, здесь оставили. Чуть душа у меня вон не вылетела — так мне хотелось попробовать шведского мяса. Я готов их сырыми съесть!
— Можете получить и жареных, несколько человек сгорело.
— Пусть их собаки едят! А пленные есть?
— Есть: ротмистр и семь человек солдат.
— Что ты думаешь с ними делать?
— Я велел бы их повесить, потому что они, как разбойники, напали на беззащитную деревню и сожгли ее, но Скшетуский говорит, что это не годится.
— Послушайте меня, панове! По-моему, их тоже не следует вешать, а отпустить сейчас же в Биржи.
— Зачем?
— Вы знаете меня как солдата, теперь узнайте как дипломата. Мы шведов отпустим, но не скажем, кто мы; что еще лучше — назовемся радзивилловскими сторонниками и скажем, что мы на них напали по приказанию гетмана и не будем пропускать ни одного шведского отряда, если он нам попадется по дороге. Скажем, что гетман, мол, и не думал переходить на сторону шведов. Шведы будут за голову хвататься, а мы этим подорвем гетманский кредит. Если эта мысль не стоит больше вашей победы, то пусть у меня вырастет хвост, как у лошади. Пока все выяснится, они готовы будут подраться. Мы поссорим изменника с врагами, мосци-панове, а от этого выиграет Речь Посполитая.