Потоп
Шрифт:
— Так и случилось! — серьезно ответил мечник.
— И его это страшно огорчает, — ответил Кмициц. — Я сам слышал, как он говорил: «Знаю, что и самые достойные люди меня осуждают, но почему же они не приедут в Кейданы, почему они мне в глаза не скажут, что имеют против меня, почему не хотят выслушать моих оправданий?»
— Кого же князь имеет в виду? — спросил пан мечник.
— Прежде всего вашу милость, ибо, питая к вам истинное уважение, он подозревает, что вы принадлежите к числу его врагов.
Пан мечник стал быстро гладить чуб, видя, что разговор принимает нежелательный оборот, и хлопнул в ладоши. В дверях появился слуга.
— Разве ты не видишь, что
— Бог видит, — продолжал Кмициц, — что у меня самого было искреннее желание выразить вам свое почтение, но в настоящую минуту я прибыл, вместе с тем, и по приказанию князя, который и сам бы выбрался в Биллевичи, будь время другое.
— Велика честь! — ответил мечник.
— Этого вы не говорите, ваша милость, дело обычное, что сосед навестит соседа, но у князя нет минуты свободной, и он сказал мне так: «Извинись за меня перед паном Биллевичем, что я сам к нему ехать не могу, но пусть он ко мне приедет вместе со своей родственницей и непременно сейчас, потому что я не знаю, где буду завтра или послезавтра». Вот ваша милость видите, я приехал с приглашением и рад, что вижу вас обоих в добром здоровье. Когда я подъезжал сюда, я видел панну Александру в дверях, но она исчезла, как туман на лугу.
— Это я ее послал посмотреть, кто приехал, — сказал мечник.
— Жду ответа, мосци-пане, — сказал Кмициц.
В эту минуту слуга внес свечи и поставил их на стол. При их свете можно было разглядеть на лице мечника крайнее смущение.
— Честь для меня не малая, — сказал он, — но сейчас не могу, у меня гости… Извинитесь за меня перед князем…
— Ну это не помеха, пане мечник, я думаю, их милости князю уступят.
— У нас у самих есть языки, и мы можем за себя ответить, — сказал пан Худзынский.
— Не дожидаясь, чтобы другой решал за нас! — прибавил пан Довгирд из Племборга.
— Вот видите, мосци-пане мечник, — ответил Кмициц, делая вид, что не понял ворчания шляхты, — я знал, что эти паны — люди учтивые. Впрочем, чтобы их не обидеть, прошу от имени князя и их в Кейданы.
— Велика честь! — ответили оба. — У нас есть другие дела.
Кмициц взглянул на них пристально, а потом сказал, как будто обращаясь к кому-то четвертому:
— Когда князь просит, отказывать нельзя.
Шляхтичи при этих словах поднялись с кресел.
— Так это насилие? — сказал пан мечник.
— Пане мечник, благодетель мой! — воскликнул горячо Кмициц. — Их милости поедут, потому что мне так нравится, но в отношении к вам я не хочу прибегать к насилию, а только прошу исполнить желание князя. Я у него на службе и имею приказание привезти вас к нему; но пока не потеряю надежды, что добьюсь чего-нибудь просьбой, до тех пор я не перестану просить. Клянусь, что ни один волос не спадет с вашей головы. Князь просит вас, чтобы в это беспокойное время, когда даже мужики собираются в вооруженные шайки, вы жили в Кейданах. Вот и все. Вас встретят там с должным почтением, как гостя и друга, даю вам в этом рыцарское слово.
— Как шляхтич, я протестую, — сказал пан мечник, — и на моей стороне закон!
— И сабли! — крикнули Худзынский и Довгирд.
Кмициц рассмеялся и сказал:
— Спрячьте, мосци-панове, ваши сабли, не то велю поставить вас у сарая — и пулю в лоб.
Услышав это, оба струсили и стали со страхом посматривать друг на друга, а мечник воскликнул:
— Это бессовестное посягательство на шляхетскую свободу и привилегии.
— Не будет посягательства, если вы добровольно меня послушаетесь, — ответил Кмициц. — Лучшее доказательство — то, что я оставил драгун в деревне. Я приехал просить вас как
— Но зачем же он насилует меня?.. Как могу я ему доверять, раз вся Литва только и говорит что о притеснениях лучших граждан в Кейданах.
Кмициц вздохнул с облегчением: по тону и словам мечника он понял, что тот начинает колебаться.
— Благодетель мой! — сказал он почти весело. — Между соседями насилие часто бывает началом дружеских чувств. Ну а когда вы приказываете снять колеса с кареты милого гостя, разве это не насилие? А тут знайте, что если бы мне даже пришлось связать вас и везти в Кейданы с драгунами, то для вашего же блага. Подумайте только: повсюду бродят толпы взбунтовавшихся солдат и бесчинствуют, приближаются шведские войска, а вы думаете, что вам удастся уцелеть здесь, что не могут прийти одни или другие, ограбить вас, сжечь, разорить и покуситься на вашу жизнь? Разве Биллевичи — крепость? Разве вы можете здесь быть вне опасности. Только в Кейданах вам ничто не угрожает; а здесь будет стоять княжеский отряд, который будет охранять ваше имущество как зеницу ока, и если у вас пропадут хотя бы вилы, то вы можете конфисковать все мои имения. Мечник начал ходить по комнате.
— Могу ли я верить вашей милости?
— Как самому себе! — ответил Кмициц.
В эту минуту в комнату вошла панна Александра. Кмициц подошел к ней порывисто, но вдруг он вспомнил, что произошло в Кейданах, и ее холодное лицо приковало его к месту. Он лишь молча поклонился.
Мечник остановился перед нею.
— Мы должны ехать в Кейданы! — сказал он.
— Это еще зачем? — спросила она.
— Князь-гетман просит.
— Очень любезно… как сосед… — прибавил Кмициц.
— Так любезно, что если мы не поедем, — с горечью ответил мечник, — то этому кавалеру приказано окружить нас драгунами и отвезти силой.
— Не дай же господи, чтобы до этого дошло! — сказал Кмициц.
— Разве я вам не говорила, дядя, — сказала панна Александра, — что надо бежать как можно дальше, ибо нас тут не оставят в покое… Вот оно и вышло!..
— Что делать? Что делать? От насилия нету лекарства! — воскликнул мечник.
— Да, — сказала панна, — но мы не должны по доброй воле ехать в этот опозоренный дом! Пусть же разбойники берут нас силой и везут! Не одних нас будут преследовать, не на одних нас обрушится месть изменников; но пусть они знают, что мы предпочитаем смерть позору!
Тут она с выражением глубочайшего презрения обратилась к Кмицицу:
— Свяжите нас, пан офицер или пан палач, и велите привязать к лошадям, иначе мы не поедем!
Кровь бросилась в голову Кмицицу; минуту казалось, что он разразится страшным гневом, но он поборол себя:
— Ах, мосци-панна! — сказал он сдавленным от волнения голосом. — Я в опале у вас, коли вы хотите сделать из меня изменника и насильника! Пусть Господь рассудит, кто из нас прав: я ли, служа гетману, или вы, помыкая мной, как собакой. Бог дат вам красоту, но дал и жестокое, неумолимое сердце! Вы сами готовы страдать, только бы доставить другому еще большие муки! Но вы переходите границы, — клянусь Богом! — переходите границы! И это ни к чему не приведет!