Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)
Шрифт:
Каледин снял портупею с ножнами и передал её Тымченко. На траву бросил свою мундир и остался в одной белой нижней рубахе.
Царевский проделал то же самое, но мундир снимать не стал, а лишь расстегнул на нём две верхние пуговицы.
Затем, разминая руку, сделал несколько вращательных движений шашкой, и она слилась в ослепительный, леденящий душу, круг.
Алексей лишь несколько раз сжал кисть руки и так застыл, с шашкой у правой ноги, опущенной вниз, к самой земле.
Царевский жёлчно
– Сходитесь! – подал команду Жиленко.
Лениво, словно нехотя, пружиня на сильных ногах, Царевский стал приближаться к Алексею.
Тот же стоял недвижимо и его соратники даже похолодели. Всё указывало на явное преимущество Царевского и исход поединка, для всех, был совершенно очевиден.
Тымченко, от волнения, рванул ворот мундира, да так, что и пуговица, верхняя, упала в траву. Но он этого даже не заметил.
И когда Царевский, с каким-то хрипом ярости, кинулся на своего противника, никто даже не заметил, не успели, как Алексей перебросил шашку в левую руку, на лету схватил её крепкими пальцами, и, одному ему ведомым движением, выбил шашку из рук Царевского.
Этому приёму его обучил отец. Он так и назывался калединским. И тот, кто им овладевал, становился неуязвимым для противника.
Возгласы одобрения вырвались из уст всех свидетелей. Даже Жиленко, ошалелыми глазами, смотрел на происходящее и ничего не понимая, стал вытирать обильный пот огромным клетчатым платком.
Ещё миг – и клинок Алексея упёрся прямо в кадык на шее Царевского:
– Милостивый государь, ещё одно движение – и моя шашка пронзит Вас насквозь.
Царевский, с широко вытаращенными глазами, весь в багровых пятнах, стоял недвижимо, высоко, по-неволе, подняв подбородок, ожидая своей участи.
Алексей, глядя ему в глаза, твёрдо произнёс:
– У Вас выбора нет – или Вы приносите извинения, или…
Царевский, наконец, придя в себя, с яростью просипел:
– Мальчишка, это случайность. Нелепая случайность! Что же ты медлишь, давай, смотри, как могут умирать настоящие офицеры…
Алексей опустил шашку.
Среди его друзей пошёл ропот:
– Алёша, зачем ты так? Нанеси ему рану и конец. Мы же всё видели…
Каледин улыбнулся:
– Друзья, я – с безоружными не дерусь…
И ловко, одной ногой, подбросил шашку Царевского к нему, прямо в руку.
Тот мгновенно схватил её и сделал неожиданный выпад.
Возгласы ужаса раздались в среде молодых офицеров:
– Алёша, закройся!
Но Алексей, чуть, на полшага отступив в сторону, так крутанул свой клинок неведомым всем приёмом, что Царевский даже закричал от боли, и, выронив шашку, схватился за правую кисть.
Он уже утратил контроль над собой и грязно матерился.
Тымченко, сделав шаг вперёд,
– По явному, для всех очевидному. преимуществу сотника Каледина…
– Нет, нет, – заорал Царевский, – драться, драться до конца! Нам двоим, после всего, будет тесно на этой земле.
И он, пересиливая боль, вновь схватился за шашку и кинулся на Алексея. Тот, словно играясь, одним кончиком клинка, отбивал его яростные атаки, и когда ему, отчётливо было видно, наскучило это – мгновенным ударом снизу вновь выбил шашку из рук Царевского, и, сдерживая свою руку, нанёс ему, на предплечье, неглубокую рану.
Сквозь распоротую ткань мундира проступила кровь и все единомышленники Алексея, во главе с Тымченко, кинулись к нему, крича на ходу:
– Молодец, Алёша! Герой!
Жиленко поднял руку вверх и их остановил:
– Так что, поединок завершён. Победа… э… за сотником Калединым.
И, соблюдая всё же приличия, не всё ещё отмерло в его спившейся душе, провозгласил:
– По условиям дуэли – потерпевший подъесаул Царевский… э… принимает вину на себя.
Алексей поднял руку с шашкой вверх и потребовал тишины:
– Все обстоятельства дуэли будут доложено мной Его Высокоблагородию, командиру полка. Чем бы это для меня не грозило.
И, глядя в переносицу Царевского, заключил:
– Честь для меня, господин подъесаул, превыше всего.
– Честь имею! – и он пошёл к тому месту, где оставил свой мундир.
Молодые офицеры, пока он одевался, гудели:
– Алёша, зачем? Ты же знаешь, что дуэли запрещены и тебя выгонят со службы.
– Что ж, господа, так тому и быть. Но моя честь не позволяет согласиться с Вашими предложениями.
– Благодарю Вас, хорунжий, за оказанную мне честь, – и он поклонился Тымченко, – а Вас, друзья, за сочувствие.
Он тут же направился к командиру полка, к его дому, и строго официально доложил:
– Ваше Высокоблагородие!
Только что я дрался на дуэли с подъесаулом Царевским. Он жив. Незначительная рана. На дуэль его вызвал я, в ответ на оскорбление и хамское поведение. Позвольте, завтра утром доложить Вам обо всём рапортом.
Кошелев даже растерялся и по-домашнему, как отец к сыну, обратился:
– Алёша, сынок, ты отдаёшь себе отчёт в том, что произошло? Я же обязан доложить о случившемся выше. А Царевский – любимец Троекурова, начальника дивизии. А ты и так… заставил его понервничать на учениях. Исход дела мне известен заранее и я не могу не сожалеть о нём.
– Ваше Высокоблагородие, по-иному поступить я не мог. И теперь – вверяю себя Вашей власти.
Разрешите идти, Ваше Высокоблагородие.
Кошелев словно не слышал его, весь был в своих мыслях и только позволительно кивнул рукой.