Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине)
Шрифт:
Каледин ушёл.
Кошелев, выйдя из оцепенения, обнял потерянную Наталью Николаевну, и стал одеваться в форму:
– Ничего, голубушка, ничего, я не верю, что Каледин способен на предосудительный поступок. Тут что-то не так. Я разберусь.
Поцеловав её, машинально, в щеку, торопливо вышел из дому.
Тут же, завидев возле соседнего дома Хрисанфа Кирилловича, который был в саду, и попросил его:
– Хрисанф Кириллович, голубчик, не почтите за труд – срочно прибудьте в штаб. Неотложнейшее дело.
Старый
И, несмотря на свою заметную тучность и немолодые уже лета, при подходе к штабу догнал Кошелева, уже в полной форме, и молча пошёл с ним рядом.
Кошелев редко курил. А тут, зайдя в кабинет, достал папиросу и пододвинул пачку своему заместителю. Тот закурил тоже, но не проронил ни слова. Знал, что так командир вёл себя за их совместную службу лишь несколько раз.
– Ну, что, – нарушил молчание Кошелев, – беда у нас, Хрисанф Кириллович. Беда. И не знаю, чем и как горю помочь. Каледин дрался на дуэли с Царевским и ранил его. Правда, легко, но что это меняет?
Такого офицера теряем! Умницу.
Заволоков шумно засопел, как с ним всегда происходило в минуту острых волнений, и хлопнул себя руками по коленям:
– Ах, ты, господи! Не доглядел, Ваше Высокоблагородие! Виноват лично, не доглядел. Видел ведь, что после тех учений Царевский стал бражничать с Жиленко, опустился, а вот – не доглядел.
– Сокрушаться нам поздно, Хрисанф Кириллович. Что будем делать?
И тут, в коридоре штаба, послышались возбуждённые голоса и топот многих ног.
Звонко тренькали шпоры и все эти звуки приближались к кабинету командира полка..
Он встал из-за стола, поднялся, тут же, и Заволоков, и они молча уставились на дверь.
В её проёме застыл хорунжий Тымченко, из-за его спины выглядывало шесть–семь голов других офицеров, а в коридоре, было слышно, шумели невидимые Кошелеву и Заволокову остальные офицеры.
– Ваше Высокоблагородие, – зычно обратился к Кошелеву Тымченко, – разрешите обратиться?
И не дожидаясь ответа – рубанул:
– Неотложное дело, Ваше Высокоблагородие. Прошу Вас выслушать нас.
Кошелев, в растерянности, посмотрел на Заволокова и произнёс:
– Заходите, заходите все. Что случилось?
– Ваше Высокоблагородие, – в разнобой, почти одновременно, стали говорить все.
Кошелев улыбнулся:
– Господа офицеры, прошу говорить по одному и по существу.
Тымченко сделал шаг вперёд и уже быстро и чётко доложил:
– Ваше Высокоблагородие, господин полковник! Вины Алексея, сотника Каледина, в случившемся нет. Мы все – свидетели произошедшего и поручаемся перед Вами своей честью, что иного выбора у сотника Каледина просто не было. Он защищал свою честь.
И от имени присутствующих офицеров просим Вас взыскать с подлинных виновников, а не с сотника Каледина.
И уже без запинки, чётко изложил все обстоятельства случившегося, не преминув
– Никаких шансов, Ваше Высокоблагородие, у Царевского не было. И если бы не великодушие сотника Каледина, он был бы, с неотвратимостью, убит.
Кошелев обратился к остальным офицерам:
– Кто думает по-иному?
– Мы все, – раздались дружные голоса, – подтверждаем показания хорунжего Тымченко. И готовы поручиться за сотника Каледина.
– Алексей – невиновен, – вновь раздались дружные выкрики.
Через минуту Кошелев обратился к Заволокову:
– Хрисанф Кириллович, прошу Вас, как председателя суда чести офицеров, сегодня же расследовать все обстоятельства дела и доложить мне рапортом.
У господ офицеров, бывших свидетелями произошедшего, в том числе и у Царевского, Жиленко – возьмите письменные объяснения.
– А у Каледина? – спросил посуровевший Заволоков.
– А Каледин, Хрисанф Кириллович, сейчас сам рапорт принесёт. Устно он мне уже доложил.
Заволоков даже крякнул от удовлетворения:
– И тут, мальчонка, верен себе. Молодец. Хвалю.
Кошелев поморщился от досады:
– Хвалить, Хрисанф Кириллович, не за что. Порядочный офицер по-иному поступить не имеет права.
И тут же резко бросил:
– Все свободны, господа офицеры.
Офицеры вышли.
Кошелев, оставшись в кабинете один, долго мерил его шагами из угла в угол. Затем, успокоившись, погрузился в неотложные полковые дела.
Завтра предстояло ехать в штаб корпуса, где генерал Шаповалов проводил совещание по вопросу подготовки к осенним манёврам и он знал, что неприятности для него только начинались.
Заволоков появился у него к обеду, тяжело отдуваясь, весь красный и взволнованный:
– Так что, Юрий Алексеевич, Ваше Высокоблагородие, перебеседовал со всеми. Вот – рапорта всех. И рапорт Царевского, который просит отставить его от службы.
И рапорт Каледина – свою вину не отрицает, но, вот же упрямец – так и пишет, Юрий Алексеевич, что в подобных обстоятельствах, случись они снова, поступит точно так же.
– Вы только посмотрите, – и он достал из папки рапорт Каледина, написанный аккуратным почерком, на трёх страницах и прочитал выдержки из него:
«Попранная честь, Ваше Высокоблагородие, должна быть защищена немедленно. В противном случае – такому офицеру не место в русской армии и он представляет угрозу для самого её существования, как гаранта Величия, Единства и Неделимости Отечества.
Готов понести любое наказание, но о свершившемся не жалею, ни в чём не раскаиваюсь и вины за собой не значу».
– Вот характер, скажу я Вам, Ваше Высокоблагородие, – перешёл он от волнения на официальный тон.
Заволокова, при чтении этих строчек, даже пот прошиб, который он стал усердно вытирать носовым платком.