Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
Он, как больной, с усилием перекинул через грядку ноги. Долго искал носком ботинка колесную ступицу, чтоб опереться. Зябко глядел на приближающуюся толпу, на рощу длинных палок с красными платками на концах их. Обнажив голову, медленно, будто с натугой, пошел навстречу ей.
Впереди толпы шли дети в праздничных рубахах. В руках их были красные ленты, красные знамена, ветви сирени, ветви цветущей жимолости, васильки. Две девочки лет по восьми несли вышитое полотенце. Мальчик рядом -- ковригу черного хлеба. Другой мальчик -- деревянную солонку.
Опираясь о палки, с черными, как земля, лицами, за детьми идут старики и старухи, шамкают что-то, устало глядя на знамена,-- верят ли они, шельмованные барскою челядью, поротые на конюшнях, глазам своим, радуются ли?
Позади их идут девушки с цветами, они сами похожи на полевые цветы. Они идут рядами, взявшись за руки. Их лица в загаре, а за девушками плотной потной массой, колыхая шесты и палки флагов, грузно шагают мужчины, подростки, замужние женщины и снова старики. Лица суровы и торжественны.
"Отре-чемся от ста-рава ми-ра..."
Многотысячная толпа нестройно подхватывает и глухо отбивает шаг.
Давным-давно эти же люди, как воры, кутая лицо от стражников и черной сотни, пробирались этою же тропкой к станции, чтобы сквозь решетки арестантского вагона поглядеть на односельца, когда его таскали по этапам, поглядеть, из-за угла кивнуть на прощанье.
Они тогда боялись каждого пня, у которого были глаза и уши. А теперь они -- хозяева жизни: непривычно, неловко, а больше -- радостно, гордо, крикнуть бы теперь через весь белый свет до самой Китай-земли!..
Упругими взмахами колыхается рожь. Через необъятный простор ее несется песня, радостным криком кричат колокола, реют флаги,-- так празднично, хорошо на сердце, всеми силами каждому хочется верить, что это не дешевая буффонада "воле-слободе", а доподлинная мощь проснувшегося народного духа, канун великого народного творчества.
Сын подошел к толпе и остановился, борясь с волнением. Сотни рук протянулись ему навстречу, сотни ласковых взглядов обнимали его непокрытую светлую голову.
Старик в длинной белой рубахе тихонько подтолкнул вперед девочек с полотенцем. Они, потупясь, вышли из ряда. Старик взял из рук мальчика ковригу хлеба. Положил на полотенце. Положил соль сверху хлеба -- тихий и торжественный. Потом позвал кого-то взглядом. Из толпы вышли пятеро стариков, светлоусый с папкой и женщина в черном. Старик протянул руки перед ними, ладонями вверх. Светлоусый бережно положил на них хлеб и соль. Старик поцеловал хлеб.
– - Вот, сынок, не обессудь, прими хлеб-соль... за чи-тель твою,-- приблизившись к сыну, сказал он с поклоном.-- Добрый тебе путь на свою землю... И добрые дела рукам. Думали, забьют тебя... ну, не
Старик опять низко поклонился, и вместе с ним поклонились старики в белых рубахах.
– - Правда, сынок, тверже силы... И нам довелось дожить до правды. Ты читель нес за правду... Поклон тебе от нас...-- Старик обнял сына, троекратно целуя его. Потом стали целовать его старики в белых рубахах.
А у края канавы, в стороне от толпы, на дне телеги лицом вниз глухо плакал в это время другой старик, грязный и босой, с потрескавшимися до крови пятками, лохматый, в гнилом полушубке, с лицом, искаженным мукой и счастьем.
XIII
Односельчане провожали гостя через все Осташково. Его поставили в первом ряду, под самыми высокими флагами, и человек пятнадцать мужиков в это время нестройно выстрелили из револьверов. Бабы испуганно бросились в стороны, но светлоусый с папкой успокоил их:
– - Не разбегайтесь, бабы, ничего не будет,-- крикнул он.-- Это мы гостя встречаем.
И он счастливо засмеялся, глядя на Ивана.
Белоглазый старик с шашкой,-- народная милиция,-- спросил светлоусого:
– - Аль еще раз пальнуть?
– - Пальни, только вверх и после командуй дорогу,-- сказал светлоусый.
Белоглазый, выхватил из-под рубахи огромный смит в ржавых пятнах, откинул далеко руку и, боязливо втянув голову в плечи, выстрелил.
– - Чуть в солнышко не треснул,-- воскликнул он, блаженно жмурясь. Сын узнал в нем Артема Беса -- аграрника -- он сидел с ним когда-то в остроге.
"Как он постарел,-- подумал он, слабо улыбаясь,-- и такой же бестолковый".
Под нестройное пенье "Марсельезы" толпа направилась к церкви. Мужики, палившие в воздух, держали револьверы наготове. А белоглазый с обнаженной шашкой шагал впереди.
– - Граждане, очистите дорогу!
– - строго кричал он, хотя впереди никого не было -- белоглазый шагал головным.
И эта босая милиция, и мужики с револьверами, и светлоусый, и все люди, что вышли встречать его, показались Ивану детьми, наивными и беспечными, которые играют в непонятную, но увлекательную игру.
– - Гляди, какая сила!
– - восхищенно говорил светлоусый, кивая на толпу: -- Все до единого теперь на нашей стороне, идут с оружием, флагами и никого не боятся... Артюха Бес -- милиция, сашка наголо... И песни поют... за эту песню нас по морде били, помнишь?.. Ты смеешься, Иван? А у меня аж голова идет кругом от радости...
Двенадцать лет назад Осташково громило своего помещика. Вокруг барского дома валялись мужицкие трупы. И трупы мужиков в солдатских шинелях.
Осташковцы первыми пустили красного петуха по уезду. Осташковцы стояли на коленях в снегу, проклиная Ивана, когда главарей секли розгами. И осташковцами была набита тюрьма...