Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
VIII
Старик видит мальчика школьником с холщовой сумочкой книг. На пройме сумки деревянный верешок, на который сумка застегивается. Говорят, сын лучше всех учится, он в "первых". Зимними вечерами старик неотрывно следит, как мальчик чертит значки и линии на бумаге, по временам заглядывая в раскрытую книгу. Мальчик решает задачи. Старик просит растолковать, что такое задачи.
– - Из одного бассейна,-- говорит мальчик,-- вода вытекает в четыре часа пятнадцать минут, а из другого...
Старик не знает, что такое бассейн и как долог срок четыре часа пятнадцать минут, но он жмурится, согласно кивая головой.
– - Надо узнать,
– - Узнавай, сынок, обязательно узнавай,-- шепчет он.
Отцу хочется придвинуться и обнять ребенка, и он возится по лавке. Но на него удивленно поднимаются большие и тусклые, как у слепца, глаза. В них вспыхивает испуг. Тонкие, худые пальцы выпускают карандаш. Угловато поднимаются плечи. Мальчик начинает дрожать.
"За что же, за что же мне это?" -- мысленно кричит старик, с ненавистью глядя в глаза сына.
И так они сидят несколько минут: один дикий и страшный, с ногтями, вдавленными в тело свое, другой -- мятущийся и жалкий, с молящими лучиками глаз. Еще момент, и старик, кажется, вопьется пальцами в шейку мальчика. Он с шумом поднимается и говорит, скрипя зубами:
– - Сидишь вот с моргасулькой да ослепнешь, надо другую лампу купить, светлую...
IX
Если бы старик видел кинематограф или знал бы хоть приблизительное устройство его, он сказал бы, что с ним что-то случилось, у него в голове завелся какой-то кинематограф, так быстро, ярко и до мельчайших черточек отчетливо проносилась перед ним прошлая жизнь его. Как от ос, старик беспомощно отмахивался от нахлынувших воспоминаний, но они облепили голову его и больно жалят. И старик ослаб, отдаваясь им. Он свесил на грудь голову, и она мотается, как у пьяного. Из рук вывалились вожжи, вот-вот закрутятся на колесе. Лошадь еле плетется. Заехала в рожь, остановилась, хватает колосья. Старик недоуменно глядит на нее. Потом медленно тянет за вожжу. Лошадь нехотя поворачивает на дорогу. Телега скрипит осями и подпрыгивает в колеях. Шагов через десять лошадь останавливается середь дороги. Старик глядит на круп ее и молчит. Затем начинает тихонько подсвистывать, чтобы лошадь помочилась. Она не хочет мочиться. Налетает гнус, жадно облепляя лошадь. Она срыву дергает телегу и несется вскачь. Подпрыгивая на сиденье, старик хватается за вязок. Вожжи падают. Лошадь круто поворачивает в сторону и чуть не опрокидывает повозку. Старик неторопливо слезает. Колесо заело вожжи. Старик снимает тяж, чеку, упирается пятками в колесо и с усилием расправляет вожжи. Руки его в дегте. Лошадь бьется от гнуса и то и дело хлещет его хвостом по голове, по лицу и плечам. Старик отпрукивает ее. Сын оглядывается: ни удивления, ни любопытства нет в глазах. Постоял немного, повернулся и зашагал дальше... Ах, будь ты проклята, трижды проклята, постылая жизнь!
...Лента кинематографа неумолимо развертывается. Вот старик видит мальчика в распахнутых дверях своей избенки с перекошенным от ненависти ртом. Ему уже восемнадцать лет. Горела та светлая лампа, которую он купил когда-то.
– - Отец,-- говорит он,-- ты донес на наше братство, зачем ты сделал это?
И вот тот же час раздается звук пощечины. Потом сын плюет в онемевшее лицо его. На минуту он беспамятен. Потом слышит свой страшный голос, проклинающий сына. Помнит, как торопливо он обувался, крича, что сейчас побежит к становому, и подлу их разнесут в пух и прах, он знает, где спрятаны бумаги, оружие, кто прятал, кто поджигал волость, кто убил летом урядника, он все знает. Помнит, как с воем повисла на руках его жена, когда он одевался, и помнит, как
Старик просовывает руку за пазуху и щупает шрам на плече. Удивленно глядит на сына. Сын молча шагает впереди.
X
...Перед стариком осень, ночь, ветер с дождем и тяжелая тоска на сердце, словно сердце чует беду. Он бесперечь курит, мечется по избенке, приникает к стеклам, ложится, снова встает, опять курит.
– - Господи, что же это такое? Господи, что же это?
– - бормочет он, изнемогая от беспокойства.
Наконец, забывается.
Страшный грохот в двери заставляет его вскрикнуть. Он бегает по избе, натыкаясь на лохань, ведра, стол. Как нарочно, завалились куда-то спички.
– - Старуха, старуха,-- тормошит он жену,-- старуха, встань, несчастье!.. Должно быть, несчастье!..
Он бежит к уличным дверям. В двери стучат тихо-тихо. Приподнимут щеколду, ударят, подождут, потом забарабанят тихо-тихо и настойчиво. Через минуту снова застучат. Почему же ему показалось, что в двери грохочут? Он босиком на цыпочках подходит к дверям и берется за щеколду.
– - Кто там?
– - Отвори, дядя Петра.
И старик чувствует, что говорят крадучись. Человек сперва прикладывает губы к дверной трещине, потом тихо произносит, будто дышит:
– - Отвори, дядя Петра...
– - Вот и дождался,-- говорит старик и не знает, к чему он говорит это: кого, чего дождался -- смерти или радости?
Вынимает трясущимися руками запирку. В лицо хлещет дождь. У притолоки стоит человек. Он только догадывается, что стоит человек. Фыркнула лошадь. Чавкает грязь под ногами.
– - Поди завесь чем-нибудь окошки,-- говорит человек.
Старик бежит в избу.
– - Завесь чем-нибудь окошки,-- говорит он жене словами неизвестного человека.
В сенях слышна возня. Старуха сидит не двигаясь. Он подскакивает к окнам, забивая их одеждой, тряпками, охлопьем, юбкой старухи -- что попадается под руку. Дверь открывается, и в дверь хотят войти сразу два человека боком.
"Сдурели они, что ли, или пьяные?
– - дивится старик, пятясь.-- Сперва бы один, за ним другой..."
Со свит их густо течет вода. Головы обвязаны башлыками.
– - Шагай наискось полегче,-- говорит один человек, и голос его хрипл.-- Соломки, дядя Петра, найдется?
И только теперь старик видит, что руки этих людей скрещены, что они поддерживают что-то, что между ними болтаются какие-то сапоги носками вверх, что за плечами этих людей, в темноте, стоят еще люди и тоже что-то поддерживают.
"Ну да, несут пьяного; где они нализались, кто они?" -- Он торопливо выкручивает фитиль и узнает сына, которого кладут на пол. Лицо его бело, как у покойника, глаза закрыты.
– - Двери, двери надо закрыть, двери!
– - торопливо говорит один из вошедших и, став на колени, наклоняется над сыном.-- Тетушка, теплой водицы найдется? Да не кричать!.. Тетушка, не кри-чать, говорю!
– - угрожающе шепчет он.
Осторожно кладет руки сына вдоль туловища. Он не дышит. Лицо его обметано легкой бородкой. Развертывает свиту, в которую сын закутан, снимает башлык, рвет крючки полушубка. По-видимому, он старший или опытней других.
– - Ого,-- говорит он,-- здорово, сволочи, угостили... Водка есть?
– - Он высвобождает из-под сына руку, и рука его по кисть в крови.
– - Ловко... Тетушка, рушничок надо чистый. Водички припасла?..
Легонько он поворачивает сына на бок. От груди и до колен белье его в крови.