Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
По воскресеньям на горку приходил пьяный Ортюха-сапожник. Стащив у кого-нибудь из-под навеса сани, он набивал их нами доверху и, крича: "Горшки продаю!" -- спускал сани вниз, к реке, хохоча, как сумасшедший. Мы визжали от восторга, летя вихрем под гору, а Ортюха кричал:
– - Что, шелудивые, нравится?
На зимнего Николу сапожник принес в кармане бабок.
– - Ну, на драку!
– - крикнул он, бросая пару бабок. Человек двенадцать метнулись, навалившись друг на друга кучей. Под градом кулаков, смеха и брани счастливец хватал бабку, отбиваясь от товарищей, и подбегал
– - Айда на лед!
Там, где вода сбегает с мельничных колес, у "холостой", застыла свежая полоска льда.
Сапожник, бросая на этот лед сразу три пары, сказал:
– - Кто из вас смелый, тот достанет.
Тимошка отозвался.
– - Я смелый!
– - и полез за бабками.
– - А еще кто смелый?
– - спросил Ортюха, кидая два пятка.
Я достал два пятка.
Мальчики, которые поменьше, и девочки, стоя в снегу по щиколку у плотины, рядом с Ортюхой, пугливо жались, боясь, чтоб лед не проломился. И мы сперва боялись, но когда в четвертый раз на лед вскочили двое, Тимошка и Матрос, скользя по нем и матерщинничая, страх прошел.
Вывернув из кармана последки, сапожник закричал:
– - Кто скорей! На драку!
Человек пять-шесть бросились за бабками. Лед затрещал под ногами, и мы в ужасе схватились друг за друга. Лед выгнулся, осел и лопнул. Первым опустился в воду Клим Хохлатый из Пилатовки, вдовин сынишка.
– - Ма-ам-ма!.. Ма-ма-а!..
– - крикнул он, хватая за полу Тимошку.
– - Ой!
– - взвизгнул тот, хлопая по голове Хохлатого, и сам опустился под лед.
Из всего того, что дальше было, я помню только свой собственный вопль. Меня будто облили кипятком... Закружилась голова, замаячило в глазах...
Пришел в себя я за день до своих именин, в крещенский сочельник, перед вечером. У моих ног, с чулком в руках, сидела Мотя; с печки, свесив голову, в лицо мне смотрел отец, а в избе от запушенных снегом стекол было сумрачно.
– - Мама, -- сказал я, -- я дома?
Голос у меня -- чужой и слабый, вместо слов -- тихий стон.
– - Поправь ему подушку, -- проговорил отец.
Мать, осторожно ступая, подошла к постели, наклонившись над изголовьем. Я улыбнулся. Она радостно вскрикнула, упала на колени, плача, смеясь и целуя мою руку.
– - Проснулся?
– - ласково спросил отец.
– - Проснулся, -- хотел я сказать, но только пошевелил губами.
Соскочив с печки, отец сел на скамейку около меня и, трепля по волосам, сказал:
– - Что ж ты этак, а? Хворать не полагается на праздниках...
Матрос утонул, а Климка умер от простуды; Цыган и Тимоха хворали, как и я. Тимоха оглох на весь век, а Ортюху-сапожника мужики больно били за баловство, и он с тех пор стал кашлять и прихрамывать.
После обедни на праздник меня спрыснули крещенской водой, напоили чаем из сушеной малины и, укутав с ног до головы горячей посконью, положили на лежанку ближе к печке. Отец отнес в залог Перетканову свою новую рубаху со штанами и валенки и купил на эти деньги виноградного вина, связку кренделей и монпасеев.
– - Будет тебе, пахарь,
– - Пятая неделя никак.
И, сидя около, рассказывал:
– - Иду я, братец ты мой, по деревне, а Стешка Чикалева выскочила за ворота и кричит: "Дядя Петра! дядя Петра! Что, жених мой встал?"
– - Вот и брешешь!
– - смеюсь я.
– - Не угадал! Стешка -- невеста Игнатова, а моя -- Маврунька!
– - То бишь, Маврушка, -- поправляется отец.
Я хлопаю в ладоши и кричу:
– - Слава богу, спутался! Слава богу, спутался!
Подошла мать.
– - Не надо так на тятю -- "брешешь": грех.
Отец перебивает:
– - Не мешай, старуха.
И я говорю:
– - Грех -- с орех...
– - А спасенье -- с ложку!
– - подхватывает отец и, грозя пальцем, продолжает: -- Ты меня не проведешь, малец, я все-о понимаю!..
– - Собрав лицо в ряд лучистых морщин, он наклоняется ко мне и дразнит: -- Кунба твоя невеста, а не Мавра. Вот что, друг любезный!..
– - Глаза мои лопни -- Мавра, -- встал я, чтоб перекреститься, но закружилась голова, и я ткнулся лицом в подушку и застонал.
Перепугавшаяся мать прогнала отца с лежанки, и я заснул.
На Ивана Крестителя отец важно промолвил:
– - Иван Петров, поздравляем вас с именинами.
– - Зачем?
– - спросил я.
– - Потому как вам пошел восьмой год, значит, получай вот, чтобы целый год веселым быть, -- и подал мне губную гармошку.
– - Где ты ее взял?
– - выхватил я у него игрушку.
– - Э-э, -- подмигнул отец, -- еще молод знать, -- и засмеялся.
Вечером мы остались вдвоем с Мотею.
– - Что, ребятишки на Фединой горе катаются?
– - спросил я у сестры.
– - Воспа, -- ответила она.
– - Чего ты говоришь?
– - Хворают воспой.
– - Как я?
– - спросил я, приподнимаясь.
– - Нет, как я, -- ответила сестра, -- все в шелухе...
Вся Драловка и Заверниха лежали в оспе. Зайдя через неделю к Титовым после того, как я оправился, я увидел на кутнике, в тряпье, Маврушку, рядом с братом, всю в коросте. Глаза ее слиплись, руки завязаны тряпицею назад, рот обметан гнилыми струпьями и перекошен от боли. Девочка сидела, раскачиваясь из стороны в сторону, терлась щеками о плечи, на нее кричали, а она просила водки тоненьким, жалобным голосом. Рядом с нею -- Влас, двухгодовалый братишка, похожий на тупорылого кутенка, шевелил беспомощно ручонками, смотря на меня одним глазом, из которого текла слеза, а другой глаз слипся и распух. На веке рана, бровь ободрана, из уха ползет грязно-зеленоватый гной.
– - Ма-а...
– - пищит он, раскрывая рот и цепляясь за дерюгу тонкими пальчиками с отросшими грязными ногтями.
Я подошел к Маврушке, спрашиваю:
– - Не ходишь в школу-то иль ходишь?
Девочка протянула вперед шею.
– - Кто там?
– - прошептала она.
– - Я...
– - Кто -- Ваньтя?
– - Да. Я тоже хворал... утонул было под мельницей.
– - Я знаю, -- ответила Мавра и, повернув лицо к столу, заныла: -- Пое-е-есть!..
Мать ткнула ей в рот кусок хлеба.