Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
Мать саданула Муху толстым концом метлы по голове.
– - Пошла прочь, паскуда!.. Ишь ты, что надумала! Одежу рвать?.. Чистую одежу рвать? А метлы не хочешь?.. Я тебе порву!.. Ты у меня узнаешь!.. Барыня какая!..
У нее из-под платка выбивались волосы, слабо завязанная онуча на правой ноге сползла, а мать все бегала по сеням, как шальная.
Становой посмотрел, усмехнулся.
– - Эко чучело!
И урядник усмехнулся.
Из отворенной полицейскими в избу двери пахнуло теплом. Становой сморщил рожу, сплевывая:
– -
– - и поспешно хлопнул дверью, выходя на улицу.
– - Где хозяин?
– - Вот мы... вот я...
– - выступил отец.
– - Подати.
– - Нету... голод... бьемся... Обождите, богом заклинаю!..
Отец опустился на колени. Подбородок у него трясется, широкую, с проседью, бороду развевает ветром, на лысине в три пятака хают снежинки...
Стоя на коленях, отец часто и невнятно что-то говорит, царапая пальцами грудь; Мотя, бледная, с красными пятнами по лицу, трясется и хрустит пальцами; мать трясется и плачет, а отец по-собачьи смотрит в глаза уряднику и становому. Я в толпе ребятишек.
– - Отец-то твой никак заплакал, -- шепчет мне Немченок.
Мне стыдно за него, я возражаю.
– - Это ему ветром в глаза дует, -- говорю я горячо.
– - Он у нас, ты сам знаешь, какой: молотком слезы не вышибешь!.. Не может он плакать...
Но Мишка ладит:
– - Плачет, вот те крест! Гляди-ка: за нос все хватается!
Тогда я сам сквозь слезы говорю:
– - Погоди, и твой заплачет, как черед дойдет... осталось три двора...
– - Мы с утра отплакались все разом, -- говорит Немченок.
– - Отец нас матом, а мы -- в голос... Отец говорит: "Надо давиться", -- а мать говорит: -- "Добрые люди скотинку прячут, где получше, а не давятся..." Отец корову и жеребенка свел в овраг, а большую свинью, говорит, девать некуда и заревел: "Черти, говорит, сожрут ее, а не мы",-- а мать говорит: "Бог милостив, Лексеич..."
Наклонившись к уху, Мишка шепчет:
– - Отец свинью-то все-таки зарезал... Не паливши, понимаешь, в омет ее... На куски да в омет... Идем, я покажу...
Начальники пошли обыскивать наш двор, а мы с Немченком -- за сарай, в ометы.
– - Сюда, сюда! В среднем!
– - кричал Мишка.
– - С того краю!
Увязая по живот в снегу, он бормотал:
– - Сейчас я покажу тебе, где наша поросятина лежит, сейчас ты, друг, узнаешь.
Но, завернув за угол, Мишка завыл:
– - Глянь-ко-ся-а!
Четыре здоровенных собаки, раскопав дыру в соломе, жрали мясо. На снегу алели пятна крови, в стороне крутились белопегий поджарый щенок и три вороны, из соломы торчала обглоданная кость.
– - Тятя-а!
– - взвизгнул Мишка, постояв с минуту.
– - Тятя!
Несясь вихрем по деревне, так что только развевались из-под шапки льняные волосы, Немченок что есть силы голосил:
– - Собаки, тятя!.. Свинью, тятя!.. Только косточки, тятя!..
Стоявшие у крыльца мужики в недоумении обернулись,
– - Что ты, оглашенный!
– - цыкнул староста, хватая метлу.
– - Собаки... съели!
– - выпалил Немченок, растопырив руки.
– - Э-э-е... что ты мелешь?
– - едва сумел промолвить отец Мишкин.
– - Что ты, бог с тобой?.. Окстись!..
– - Ветчину сожрали!
– - кричал Мишка.
– - Говорила мать: прячь подальше, -- не послушался, -- и он заплакал, сморщив по-старушечьи лицо.
– - Головушка ты моя горькая!
– - схватился за волосы Мишкин отец: по бледным щекам его покатились слезы.
Трясясь, я неожиданно для самого себя завыл, глядя на отца:
– - И нашу Пеструху собаки съедят!.. Беги скорей в сарай!..
Начальник круто обернулся.
– - Что ты, мальчуган, сказал?
– - спросил он у Немченка.
Тот вылупил глаза, раскрыв рот, и поперхнулся. Начальник обратился ко мне:
– - Что случилось? Чей ты, а?
– - Свой, -- скороговоркой ответил я, глотая слезы.-- У Мишки закололи свинью, а ее собаки слопали в омете, а у нас в старновке телка...
Взглянув на отца, я вспомнил об угрозе и закричал, обливаясь слезами:
– - Сейчас он меня увечить будет!.. Нету у нас телки, мы продали!
Мишкин отец, сидя на снегу, качался из стороны в сторону, причитая, мой отец упал становому в ноги, Мотя зарыдала, мужики оцепенели.
С размаху начальник ударил отца кулаком по скуле. Желтая перчатка на руке его лопнула. Отец ткнулся головою в порог и застонал. Зверем бросилась на станового Мотя, вцепившись в рукав. Ее ударили по голове, она свалилась рядом с отцом, но, вскочив, метнулась снова, а ее опять ударили; сестра опять упала. Начальник пнул отца в живот ногою, и он скрючился, скуля, а мать полезла на чердак.
– - Караул!.. Душегубство!.. Спасите!..
– - кричала она и с четвертой ступеньки шлепнулась на пол.
...Когда начальники уехали, Мишке вывихнули ногу и возили в город поправлять, а я с неделю ходил кровью на двор за Пеструху.
X
Я лежал в постели. Мать поила меня грушевым отваром, на живот клали пареную бузину; отец четвертую неделю сидел под арестом за подати.
– - Легче?
– - спрашивала мать.
– - Легче, -- ответил я, глядя в сторону.
– - Почему ты за меня не заступалась?
Мать потупилась.
– - Я боюсь его, -- ответила она.
В промерзлые окна смотрит февральское солнце; льдинки на стеклах горят синими и желтыми огнями, по спущенному концу толстой шерстяной нитки, положенной на подоконник, стекает в черепок вода.
– - Когда он перестанет меня мучить?
– - спросил я, помолчав.
– - Не знаю... Когда вырастешь большой... Его ведь тоже били...
– - Это не указ.
– - Приподнявшись на локте, я шепчу, замирая от страха: -- Если б умер он...