Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
Мать смотрит на меня испуганно и тоже шепчет:
– - Брось... Отец ведь он тебе!..
Но горечь, что скопилась в сердце, кружит голову, подталкивает: хватая мать за шею, я опять шепчу:
– - Мы лучше б жили, верь мне!.. Я пахал бы, Мотя помогала, а ты дома с курами да с разной рухлядью... Я не бил бы вас... Зачем?..
Мать молчит, прижавшись к моему плечу.
– - Или вот что: мне уйти куда-нибудь... Подальше, чтоб не знал он.
– - Ванечка!..
– - Он ведь все равно убьет
– - Он здоровый: ты не сладишь...
– - Сонного...
В сенях звякнула щеколда. Кто-то обивал о стенку лапти.
– - Кто там? Если он -- молчи, не сказывай, что я надумал... Приставать будет -- крепись...
Отец пришел из города худой и грязный, влез на печку, не поевши, и уснул. Мы ходили тихо, разговаривая шепотом.
– - Вашего-то били там!
– - прибежала с новостью соседка.
– - Старик Федин сейчас сказывал.
– - Нуко-ся опять!
– - всплеснула мать руками.
Мотя искривилась, глядя в угол, лицо покраснело, по щекам потекли крупные слезы.
– - Их бы надо!
– - сцепив зубы, прошептала она зло.-- За что они?.. Их бы надо!..
– - Что ты, девка, обалдела, не проживши веку?
– - цыкнула соседка.
– - Без пути и там не бьют!..
Оказалось, что в полиции мужиков заставили колоть дрова, но отец наотрез отказался, говоря:
– - Положи цену, зря работать не согласен.
Ключник донес приставу, а пристав отца бил.
– - Я тебя сгною!
– - кричал он.
– - Проси у меня прощенья.
Отец просил.
– - То-то... Пойдешь теперь на работу?
– - Нет.
Пристав снова бил.
– - Становись, разбойник, на коленки!..
Отец становился.
– - Я начальник, -- размахивал руками пристав.
– - Как ты смеешь мне перечить?
Отец молчал, склонив голову. Пристав учил отца до обеда, весь измучился, вспотел, а толку не добился никакого. Рассердившись, затворил его на хлеб и воду и надбавил сроку на неделю.
Дома, на печи, отец лежал недели полторы. Он не охал, не стонал и ни на что не жаловался, лежал вверх лицом и глядел в черный, закоптелый потолок или бесперечь курил. Приходили мужики по делу -- он молчал, оставаясь вдвоем с матерью -- молчал; есть слезал, когда все спали. На четвертый или пятый день у него вышел табак: отец стал курить конопляную мякину вперемешку с полынью.
– - Отлежится на печи-то и опять начнет лупить нас чем попало, -- шепнул я матери.
Та мельком взглянула на меня и не ответила ни слова.
– - И охота же ему курить эту пакость, -- продолжал я, сплевывая, -- душу всю захватывает... Нету табаку -- не надо, подождал бы, когда новый купится.
– -
– - рассердилась мать, толкая меня в спину.
– - Тебя не спросили, что курить!..
На второй неделе отец засвистел на печи, потом громко засмеялся, а мы переглянулись. Отец свистел до обеда.
– - Шел бы закусить чего-нибудь, -- сказала мать.-- Что ж ты все лежишь колодой?
Отец засмеялся, но обедать не пошел.
– - Голос подал, значит, встанет, -- сказал я сестре.
Шел великий пост. Пригрело солнышко. С крыш текла капель.
В сумерки ударили к вечерне. Потянулся народ в церковь.
– - Эх ты, мать честная, отец праведный!-- сказал отец, слезая с печки.
– - Принеси, Матреш, цыбарочку водицы.
Он был черен, как араб, седые спутанные волосы его стали от копоти дымчатыми, веки покраснели и разбухли, в бороде торчали перья.
– - Ну, что, как твои дела?
– - спросил он, щекоча меня под подбородком.
– - Много бабок выиграл на масленой?
– - Слава богу, -- сказал я, отодвигаясь.
Отец вымыл лицо, голову, переменил рубаху и причесался. Мать юлила около него, подавая чистую утирку, гребешок и бесперечь советуя:
– - За ухом-то вытри, за ухом-то!.. Обожди, я тебе ножницами подравняю волосы. Постой, Петрей, чуточку!..
Нарядившись, отец сел на коник, поглядел на всех, оперся о стол локтями, склонил голову и снова засвистел, постукивая лаптем о проножку.
– - Бросил бы, старик, -- сказала мать, -- жутко ведь!.. Ну, что же теперь делать? Перестань, пожалуйста!
Отец притворился, что не слышит. Мать уткнулась в угол, скрывая слезы.
– - Так-так-так,-- сказал он, насвистевшись.-- Так-так-та-ак!..
Мать повеселела. Ласково притронувшись к плечу его, она спросила:
– - Поговеть не думаешь? Сердокрестная неделя уж...
– - Поговеть?
– - Отец задумался.
– - Можно поговеть.
Мать обрадовалась пуще.
– - Поговей!
– - воскликнула она.
– - Вот увидишь, легче станет.
– - Мо-ожно, -- повторил отец.
– - Отчего нельзя?
Причесавшись еще раз, он пошел к вечерне, а вернулся к третьим петухам пьянее грязи.
– - Малаша! Ваня! Мотечка! Милые мои! Голубяточки!
– - кричал он с улицы.
– - Говельщик ваш идет, встречайте...
Стуча зубами, мать металась по избе. Я залез под лавку... Мотя торопливо одевалась...
– - Рцы, ерцы, господи помилуй... Слава в вышних богу... Упокой, господи, рабов твоих...
– - бормотал отец, с трудом переступая избяной порог.
Он был без шапки, бледен, с разорванным воротом новой рубахи. Войдя, ткнул ногою овцу, которая с ягненочком жевала сено у лежанки, осмотрелся мутным взглядом, мотнул головою, засопел.