Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
– - Матреныч.
– - Ну, говори теперь сразу.
– - Петрович, Матреныч...
Я забываю, и мне стыдно. Пытаюсь вырваться из его рук, но они -- такие волосатые, крепкие. Я только жмусь. Он научил меня скверно ругаться и посоветовал повторить это за обедом, за что меня похвалят и дадут гостинец. Когда я так сделал, все положили на стол ложки и смотрели на меня во все глаза. Я повторил. Отец вытащил меня из-за стола и бил, расспрашивая, кто меня научил и когда.
Я говорил:
– - Чужой парень.
А ему нужно
Потом мать сказала:
– - Будет, он еще не понимает... Брось, Петрей!
Мать моя редко смеялась. Девушкою она любила одного парня и семнадцати лет вышла за него замуж, но, копая осенью в овраге торф, этот парень простудился и умер. Замужество ее продолжалось два месяца. Мать не любила говорить о том, как ей было тяжело и как она плакала.
Через шесть недель после поминок деверь сказал матери:
– - Шла бы, девка, к отцу, теперь ты лишний рот у нас.
Мать подчинилась.
Когда она лето работала, родители молчали, но к зиме стали попрекать то тем, то этим, придираясь ко всякому слову.
– - Замуж выходи,-- говорили ей.
– - Тебя и так кормили до семнадцати годов, а теперь опять навязалась на нашу шею!..
А мать было решила замуж не ходить. Тогда они сговорились с кем надо и выдали ее вторично за моего отца, Петра Лаврентьевича Володимерова.
Мать вопила во весь голос, грозила утопиться иль чего-нибудь еще наделать, а бабы ее урезонивали:
– - Не глупи, Маланья... Эка, право, ты! Поплачешь малость и забудешь... Перестань!..
Так оно и вышло: мать поплакала и перестала.
Помню, в троицу как-то сижу у окна. Отворяется дверь, входят мать и отец, за ними чужие мужики и бабы -- все навеселе. Помолившись богу, расселись по лавкам, на скамейке и кутнике. Одна баба -- в желтом завесе, выступив на средину избы, подбоченилась и стала плясать, помахивая белым платочком: "Й-их! й-их! чики! чики!" -- а мать хлопала в ладоши, смеялась и пела:
Вот Егор, ты Егор
Да Егорушка,
Кучерявая твоя
Вся головушка.
Я подсел к ней поближе, тоже смеюсь:
– - Ну-ка, мама, еще! Ну-ка еще!..
Приходи, кума, за медом -- меду дам,
Приходи, кума, вечерять нынче к нам!..--
запела мать другую песню. Обернувшись, обняла меня за шею и сказала:
– - Загуляли мы нынче, сыночек! Троицу веселую справляем!
Я эту сценку хорошо помню, тогда было много солнца и у всех -- милые, славные лица. К нам в окна смотрела молоденькая нарядная береза, тоненькая и нежная, как церковная свеча, а по улице ходили девушки и пели весенние, звучные песни; мать моя тоже смеялась и пела.
Поздним вечером, на масленице, отец, помню, сидит ужинает. Мотя спит. Мать возится на кутнике. Положив руки на стол и склонив из них голову, отец о чем-то думает. На конце стола, у лампы -- полштоф водки. Отец время от времени "прикладывается" к полштофу, а я стою около него, держась рукой за шею, и пою ему песню про сиротку Машу.
– - Ел бы, песенник, блины с отцом,-- кричит мать.-- Будет тебе,-- завтра напоешься.
Я сажусь к отцу на колени, тереблю его бороду.
– - Вина хочешь?
– - спрашивает он.
– - Давай.
– - Что ты делаешь, не надо!
– - подскочила мать.
А отец ей на это ответил:
– - Ничего, он немножко, пускай привыкает, пока я жив.
Выпив глотка три, я стал еще веселее. Соскочив на пол, показал, как ходит пьяный Гуля и как пляшут парни с девками на улице, еще что-то сделал сметное, а потом опять взобрался на колени к отцу и опять ему пел про сиротку Машу.
Посидев с полчаса, залезли на печь, и отец крикнул матери:
– - Маланья, слушай!
– - Песни, что ли, петь собираешься?
– - спросил я.
– - Да,-- сказал отец и заорал во всю глотку:
Как приехал мой миленький с поля...
Мотя проснулась на лежанке, зашмыгала носом и завозилась.
– - Матрешила, лезь к нам,-- сказал я.-- Отец теперь всю ночь будет петь: все равно ведь не уснешь...
Сестра пожевала спросонок губами, поскребла в голове и опять уткнулась в подушку.
– - Эка соня!
– - упрекнул я.-- Только б дрыхнуть!..
А отец кричал:
Он поставил коня край порога...
Обратившись ко мне, сказал:
– - Подтягивай, чего ты ждешь!
Сам заплакал, край коника стоя,--
подхватил я.
Несчастная-ая на-ша с тобой до-о-ля...
– -
запели мы вместе.
Мой голос дрожал и срывался, а голос отца ревел, как колокол. Под конец я стал сбиваться, путая слова.
– - Это ты нарочно, что ль, щенок?
– - спросил отец.
– - Какой там черт нарочно: слова позабыл!
– - ответил я.
Отец расхохотался.
– - Ты отвечаешь словно большой!
Мать, сидя на лавке, прошептала:
– - Полуношник, кобель старый!
Я сказал отцу:
– - Тебя мать кобелем назвала, слышал али нет?
Отец ответил:
– - Вот я ей сейчас всыплю за это; я ей дам кобеля,-- и полез с печки.
Мать выскочила в сени, а мы зажгли лампу и стали пить вино.