Повесть о днях моей жизни

Вольнов Иван Егорович

Потом дядю унесли на улицу, а дома остались моя мать, стряпуха и работник.

– - Вы есть, поди, ребята, захотели?
– - спросила стряпуха.
– - Помяните вот раба божьего Ивана Иваныча, -- и подала нам на печь масленых блинов и чашку кутьи.

– - Вот это важно!
– - пришел в восторг Тимошка.-- Спасибо, Вань, бате, что умер, а то где бы нам кутьицы похлебать, как ты думаешь?

Я уже набил полный рот и в знак согласия мотнул лишь головою.

Стряпуха поглядела на

нас и ответила:

– - Ах ты, дурак! Какие ты слова сказал? A кто кормить тебя без отца будет, a?

– - Фи-и, -- засмеялся Тимошка, -- сам буду есть!..
– - И лукаво подтолкнул меня, шепча:-- Нашла чем застращать!..

II

Про род наш говорили так.

Лет сотню назад пришла в помещичью усадьбу князей Осташковых-Корытовых неизвестного звания дебелая старуха с молодым сыном Матвеем и записалась к барину в крепость.

– - Ты, красавица, не беглая?
– - спросил eё бурмистр.-- Как зовут?

– - Пиши; Анна, дочь Володимерова, вольная крестьянка... Никуда ни от кого я не бегала...

Это все, что можно было узнать о ней, потому что на другие вопросы прабабушка отвечала уклончиво, ссылаясь на старые годы и плохую память.

Поселившись на вырезанном участке земли, старуха вскорости женила сына, а через год отдала богу душу, объевшись соленой рыбой.

От Матвея пошел наш род Володимеровых -- крепкий в хозяйстве, послушный барину и предприимчивый в работе.

На весь край Володимеровы славились лучшими набойщиками; на их постоялом дворе, просторном и дешевом, с теплыми полатями, сытым ужином и хмельной брагой, вечно стояли обозы, тянувшиеся журавлями в Полесье: с хлебом и маслом -- туда; лесом, углем и сушеными грибами -- оттуда.

В Крымскую кампанию Матвеев сын, мой прадед, Калеканчик, закупив десять пар лошадей, сам отправился в извоз -- доставлять провиант для армии, поручив вести дом жене и детям.

– - Мешок денег, что привез покойный из Перекопа,-- говорил мне не раз отец,-- старик насилу втащил в избу,-- во-о!..

После войны дали "волю", отняв землю, политую кровью отцов. Застонали землеробы, получив взамен ее буераки, пески и болота, где можно стоять, сидеть и посвистывать, а работать -- нельзя.

С тех пор постепенно стало выветриваться наше хозяйство. Недостаток земли и неурожаи сожрали скот и припасенные про черный случай деньги; железная дорога -- извоз; обременительные налоги и упадок набойного промысла -- силу.

При покойном дедушке, Лаврентии Ивановиче, земли было еще четыре надела и кое-какой скот, но с его смертью петля затянулась туже, отец начал пить, а напиваясь, буянить, выгоняя всех нас из избы; иногда бил посуду и мать.

Еще в начале жизни я помню случай,

когда мы позднею осенью ночевали на улице. Падает, бывало, маленькими пушинками снег, ветер свистит и рвет солому с крыш, из избы несется брань или пьяная песня, кругом -- жуткая муть, а мы вчетвером спим у дверей, положив головы на порог: мать, Мотя, я и Муха. Мать закутывала меня вместе с собакою в полушубок, кладя на самое удобное место, по одну сторону ложилась сама, а по другую -- Мотя. К первым петухам отец засыпал, и тогда мы, затаив дыхание, пробирались в избу. Утром отец вставал раньше всех и уходил на работу.

Никогда за всю мою жизнь не назвал меня отец в трезвом виде ласковым именем, не погладил по голове, не обнял, как другие отцы, и когда я, бывало, видел, как мои товарищи целуют своих отцов, а те с ними играют, мне становилось обидно, больно, потому что я боялся отца, его вечной угрюмости, матерной брани и звериного взгляда из-под густых полуседых бровей.

Раз он послал меня за лошадью, которая паслась сзади сарая.

– - На вот оброть,-- сказал он,-- приведи ступай мерина... Гляди -- к чужим не подходи: убьют.

– - Еще там что!
– - воскликнул я.-- Чего ж они будут убивать -- я стороной!

Поручением я гордился: шутка ли -- отец за лошадью послал!.. Доверяет!..

Лошадь наша, Буланый,-- старая, со сбитыми плечами и вытертой холкой, с отвислой нижнею губой, бельмом на правом глазу, желтыми зубами, смирная.

Накинув ей на голову оброть, я подумал: "Если я большой, могу и верхом забраться",-- и вцепился в гриву.

При помощи ног и зубов кое-как вскарабкался.

Сижу сияющий и думаю:

"То-то отец удивится!.. Сам, спросит, сел?
– - Конечно, скажу, сам,-- кобель, что ли, подсадит?
– - Молодчина,-- похвалит он,-- в ночное скоро будешь ездить".

А это -- моя заветная мечта.

– - Но-о, милок, шевелися!
– - дернул я за повод. Лошадь постояла, покрутила головой и фыркнула. Я ее подхлестнул. Лошадь нагнулась, сорвала головку колючки и почесала о колено губы.

– - Ты почему меня не слушаешься?
– - рассердился я и подхлестнул сильнее.

Лошадь затрусила.

– - Ты что там полдня копался?
– - неласково спросил отец.-- Не мог поскорее?

– - Я, тять, сам сел верхом!
– - закричал я.-- Не веришь?
– - и я мигом сполз на землю, чтобы снова взобраться на Буланого.

Отец пошел в амбар.

– - А ты обожди,-- попросил я,-- посмотрел бы, как я влезу, я ведь не обманываю.

Он остановился.

– - Не подходи близко к мерину, а то еще убьет. Стань в сторонку.

– - Ну-ну! Он скорей тебе отдавит ногу,-- проворчал отец.