Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
– - Давай напьемся досыта,-- сказал я,-- то-то мать рассердится!
– - Верно,-- согласился отец,-- давай!
Выпив рюмку, я сказал:
– - Ты мать мою не бей.
– - Почему?
– - спросил он.
– - Жалко ее.
Отец нагнулся и засопел.
– - Она -- хорошая, нужда только заела нас... Другой раз не утерпишь...
– - А ты кого-нибудь другого. Чужих лупи!
Отец закрыл лицо руками.
– - Плачешь, что ли?
– - спросил я, дергая его за локоть.-- Брось,--
Отец спихнул меня с колен, стукнув кулаком по голове.
Ночью я бредил и весь пост пролежал в горячке.
Изба у нас -- маленькая, курная. Когда мать затапливала печь, мы садились на пол для того, чтоб дым не выедал глаз. Двери отворялись настежь, и дым серым коромыслом тянулся в сени, оттуда на потолок, пробиваясь сквозь трещины и прорехи в крыше.
Как-то, гоняясь за курами, которые оравой набивались в избу, вышел я в сени. Первое, что увидал я там, была огромная свинья у корыта.
– - Эге, -- сказал я, -- какая барыня -- повыше меня!
Подошел и погладил ее, заглянув в корыто.
Свинья повернула голову, хрюкнула и ткнула меня под бок носом. Я упал.
– - Ты за что же?
Свинья, наклонившись над моим лицом, обнюхала, сопя, чавкая и обнажая острые клыки.
"Сейчас проглотит",-- с ужасом подумал я и заорал благим матом.
Это было мое первое сознательное чувство страха.
Два раза я напивался в детстве пьяным.
Играя однажды со своим двоюродным братом, ровесником, у них в избе, мы нашли в шкафу бутылку с водкой.
– - Хватить, что ли, с горя?
– - спросил Тимошка.
– - С какого горя?
– - Я не знаю. Так мой тятя говорит.
– - А мой говорит не так, -- сказал я.-- Мой говорит: "Али пропустить по маленькой?"
– - И то не плохо,-- засмеялся Тимошка.
Он налил в рюмку вина и проговорил:
– - Ты будто ко мне в гости пришел. Будь здоров, сваток!
– - Кушай на здоровье,-- ответил я, подражая большим.
Отпив немного, двоюродный брат наполнил рюмку снова.
– - Принимай, сват.
– - Будьте все здоровы!
– - Я раскланялся на все четыре стороны.
У окна сидел работник, Сенька Секлетарь,-- мальчишка лет одиннадцати, а нам в ту пору шло по пятому году.
– - Ванюшка пьет лучше, ты не умеешь,-- сказал Сенька, следя за нами.-- Если б я -- по всей бы хлопал!
– - Как же -- лучше!
– - ответил Тимошка.-- Смотри-ка!-- и он выпил целую рюмку.
Потом Сенька подзадорил меня, потом опять Тимошку. Взрослых в избе не было; мы выпили много, а когда валялись на полу пьяными, он нашел мою мать и рассказал ей обо всем.
– - Я им говорю: бросьте, дураки, обопьетесь!
– - а они не слушаются: не твое, брат, это дело,
Нам по очереди разжимали свайкою зубы, лили в рот парное молоко. Как протрезвились, не помню.
Другой раз напился дома.
Сошлись в праздник гости к нам, и отец угощал за обедом всех вином: гостей, мать и Мотю, а меня обнес.
"Я -- большой, почему ж он обносит?
– - подумал я и надулся.-- Может, он забыл?"
Но вторично -- то же самое. Я перестал есть.
– - Ты что же, свинопас, сидишь сложа руки?
– - спросили меня.-- Таскай говядину.
– - Я не свинопас,-- ответил я.
– - Ну так -- курощуп,-- сказал чужой старик.
Я промолчал и, достав из кармана горсть семечек, стал лущить их, выплевывая шелуху на скатерть. Отец искоса посмотрел на меня, подумал, вытер ложку о подол и треснул ею меня по лбу.
– - Эге -- шишка?
– - засмеялись гости.-- Это тебя Николай-угодник сзади шлепнул.
Нырнув под стол, я просидел там до конца обеда.
Подвыпившие мужики шутили.
– - Петр Лаврентьич, -- говорили они отцу, -- щенок-то у тебя, видно, молодой еще -- не лает?.. Забился под лавку и лежит, как зарезанный.
Отец отвечал:
– - И то -- не лает, дьявол! Надо мещанам продать.
Прикидывая так и эдак, как бы насолить насмешникам, я решил выпить всю водку, какая была в доме. Как только все вышли из хаты, я пробрался в чулан, затворился на щеколду и стал пить.
– - Черта два, чем будет опохмелиться им,-- посмеивался я.-- Пускай их!.. Выпью все -- и ладно дело!..
Перед вечером меня долго искали и, наконец, почерневшего, стащили с печки. Сначала подумали, что я угорел, но по запаху узнали, что я -- пьян. Обливали холодной водой и щекотали до рвоты, а секли на третий день, когда я оправился.
Придавило в поле возом дядю моего, Ивана Иваныча Горохова, Тимошкина отца. Он поохал дня четыре, покатался по полу, хватаясь за живот, а на пятый -- взял и умер середь ночи. В первый раз тогда я увидел попа на похоронах. Вероятно, я и раньше бывал в церкви, но я этого не помню.
В избе было много народа, и нас, ребят, послали на печь.
– - Оттуда,-- говорят,-- вам виднее будет: лезьте-ка на Сионские горы, не мешайте здесь.
Со страхом смотрели мы, как поп, махая кадилом, сердито что-то говорит, а дьячок жмется в угол, косит глаза на баб и нараспев ему поддакивает. Под конец и поп и дьячок закричали вместе, поп стал отмахиваться от мужиков лампадкой, а Тимошкина мать упала на пол и задрыгала ногами.
– - Богу это они молятся, чтоб батя в рай попал,-- говорил мне Тимошка.-- А матери не хочется: скотину, говорит, некому убирать. Гляди-ка, у попа волосья-то -- как у бабы!