Повесть о днях моей жизни

Вольнов Иван Егорович

– - Степан Васильевич, к вашей милости, -- робко отворил старик двери.

Все подняли от тарелок головы.

– - Это ты, Егор?
– - спросил учитель, вытирая платком рот и поднимаясь из-за стола.

– - Я... с докукой к вам... с нуждой...
– - бормотал мужик, немного оробевший от ясных инспекторских пуговиц, но подвыпивший начальник добродушно улыбался, глядя на лохматого, растерявшегося Егора, и это его приободрило. Широко шагнув к столу, он вымолвил: -- Хочу еще сына учить... Есть, чтоб дальше?

Все насторожились.

– - Чтоб выше,-- пояснил он, взмахивая грубыми руками.
– -

Вы учили -- хорошо, покорно благодарим, но только я хочу, чтоб Васю еще кто-нибудь учил... На земского!..-- неожиданно для самого себя выпалил Егор.-- Господские робята учатся до двадцати годов, и я хочу до двадцати... Чем я хуже? Что мужик? Хочу до двадцати!.. На земского!.. А то -- на дьякона... Куда годится...

Присутствующие переглянулись, и по их улыбкам Егор догадался, что сказал что-то неладное. Его сразу бросило в озноб, а по морщинистому лбу мелкими мутными капельками потекла испарина.

– - Работником до гроба буду, помогите!
– - прохрипел он, опускаясь на колени.
– - Черви мы... Нужда заела... Пускай выбьется мальчишка.
– - Старик с тоской глядел в глаза инспектору и батюшке.
– - Все отдам, что есть, до дела б только довести... Причалу у нас нету в жизни никакого, собаками, которых все пинают в морду, маемся на свете... Так нельзя!..

Вскочивши на ноги, учитель подхватил его подмышки.

– - Встань же, экий, право!.. Ну зачем это?.. Ты говори, а на колени... Ну, к чему это!.. Отец он Пазухина,-- обернулся учитель, красный от смущения, к инспектору.

– - Кланяйся земно господу богу, а не нам грешным, -- разглаживая окладистую бороду, сказал священник, протягивая белую руку за рюмкой.

Сбитый с толку, Егор долго и скучно, жаловался на свою жизнь, божился, что жив только сыном, для которого готов на все; ему тоже что-то говорили и хлопали по плечу, но вынес он одно: нужны деньги, без денег ничего не выйдет.

Задами, минуя свой двор, Егор отправился к Шаврову, упал и перед ним на колени, прося до осени полста.

– - Пока начальник не уехал, -- говорил он, склонив голову.
– - Пока он тут -- сподручней всунуть... Без того не хочет, надо, говорит, прошенье подавать... А на кого мне подавать, на всех? На муку свою, на нужду, на маету?.. Созонт Максимович, ангел, выручи!..

– - Ты старый-то заплатил бы... Тридцать рублей старого, -- сказал Шавров.
– - Шесть лет уж жду, али забыл?

Клим Ноздрин, сосед Шаврова, первый подхалим в деревне, бывший в лавке, полюбопытствовал:

– - Тебе, к примеру, для чего же этакие суммы -- хату, что ли, переправить вздумал?

– - Нет, Платоныч, для Васютки... В школу его надо. В городах есть школы разные, он -- дошлый, в город его надо отправлять.

– - Я думал на дело,-- усмехнулся Клим, смотря на старика, как на сумасшедшего.-- Чертову ты музыку городишь, брыдло!..
– - Злобно сплюнув, Ноздрин закричал, краснея: -- "В школу его надо", рвань паршивая! "В городе есть школы разные"? Глянул бы хоть на себя-то, да немного постыдился: сед, как пень, в лохмотьях, изба завалилась, издахаешь с голоду, а в башке -- дурь непочатая!.. Эх вы -- жители-одры! Гони его метлой, Созонт Максимович!..

Целую неделю Егор, забросивший хозяйство, ездил по уезду, надоедая своими разговорами попам,

помещикам, лавочникам и их детям, всем, кто носил городскую одежду и, по его разуму, мог оказать ему помощь. Бледный, худой, истосковавшийся, он трясся по размытым весенним дорогам от деревни к деревне, робко жался на кухнях и порогах барских хором, торопливо сдергивал облупленную шапку, умолял и чуть не плакал, а получив отказ или недоумевающую улыбку, крепко поджимал бескровные губы, садился в телегу и ехал дальше.

И вот однажды верст за шестьдесят от Мокрых Выселок, у околицы большого однодворского села, по прозванию Городище, ему попалась на дороге нищенка старуха.

Егор посадил ее в телегу и подробно рассказал про свою беду.

– - Да что ж ты, старый, мечешься?
– - сказала нищенка, прищурив правый глаз.
– - Эвона, гляди!
– - Старуха ткнула рукой влево, за овраг.
– - Видишь белый дом с зелеными окошками? Ну? Видишь? Это наша школа... Поезжай с Христом; там много всяких учится, там их -- как жита в закроме... Кати!..

– - А как там, -- могут довести, как следует?
– - недоверчиво покосился мужик.

– - Еще бы те!
– - мотнула пыльной головой попутчица.
– - Раснервеющее место по губернии... Талька моя допреждя училась... Знаешь Тальку? Она у нас почти барыня.

В Городище, в образцовой школе, жили два учителя: Николай Захарыч и Сергей Иваныч, оба холостые. Первый -- пожилой, с заметной проседью в острой бородке, круглолицый, второй -- лет за двадцать, тоже круглолицый, но повыше ростом и потоньше первого. Молодой -- из мужиков, а Николай Захарыч -- сын священника, не захотевший идти по отцовской линии. Лет пять-шесть назад, приехав откуда-то издалека, Николай Захарыч, после долгих хлопот, поступил в городищенское училище за старшего учителя и завел новый порядок: учеников, окончивших школу, не бросал на божью волю, как повсеместно делали его товарищи учителя, а понуждал учиться дальше, на свои деньги покупал книжки и учил их по вечерам, при лампе, после обычных занятий, а летом -- круглый день.

В первые три года на эти занятия никто не ходил, кроме нищенкиной внучки Тальки, которой все равно делать было нечего, да сына лавочника Фаддея Беспалого, отданного в школу из-за чванства перед мельником, у которого сын полгода жил в Рязани хлебопеком и при спорах говорил всем: "Низвините, это факт, а не действительность".

Николай Захарыч умолял мужиков на сходке не отнимать у него безо времени детей, бегал по деревне из двора во двор и по-разному старался, но мужики ему отвечали:

– - Миколай Захарыч! Друг! Да разве мы не понимаем, что с грамотою лучше, но только нам не в писаря. "Верую" узнали -- с нас и будет... Ты вот говоришь: учеба, подлежачее, рихметики, а мне за сына сулят на барском дворе три синих в лето и хозяйский харч, смекни-ка, в какую учебу его лучше ткнуть -- в твою, ай в барскую, вот то-то и оно!.. Рихметики!..

Но когда через три года прошел по Городищу слух, что Талька нищенкина ездила с Николаем Захарычем в город на "ездаменты" и что там ее, обрядив, как барыню, во все новое, оставили учиться еще дальше, а из сына Беспалова выйдет машинист, недоверие к учебе рухнуло, и отцы сами стали навязывать "маненько подшустрить" своих детишек.