Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
– - Батюшка, у лавки мужики стоят, Иван Белых да Алексан Головочесов, просят в долг до новины.
Шавров метнулся.
– - Пускай подохнут с новиной, ни маковой росинки никому!..
Солдатка удивленно подняла брови.
– - Есть, которые на деньги. Там их много.
– - Всем только на деньги. Будет, поблаженствовали за мое здоровье... Я им да-ам до новины!
– - заревел Шавров, крепко ругаясь и стуча кулаком по сундуку.-- Они у меня узнают, как я есть дармовщица, сук-кины
Павла как-то по-особенному дернула подбородком и бросила резко:
– - Нам это не выгодно -- на деньги; брать никто не будет!..
– - А я снаряжу тебя с поклонами, чтоб брали,-- еще резче отозвался хозяин и, вытащив из-под себя ключи, сказал: -- Принеси мне льду из погреба...
И когда солдатка возвратилась с полною чашкою хрустящего льда, он, глотая его крупными кусками, говорил: -- Гнилье заставлю втридорога брать: я им страшней бога!.. Можешь ты это понимать, или нет?
Переменив голос, ласково спросил:
– - Ты что пасмурная, грызлась, что ли?
– - Там их три,-- надула губы Павла,-- проходу не дают, срамотно даже слушать... Я им не слуга в лаптях, чтоб этак величаться!.. Я лучше со двора уйду... Без мужа меня всякая глиста в полон может забрать...
Концом кисейного передника молодайка вытерла глаза.
Глядя на нее, я думал:
"Если бы я мог с тобою справиться, если б на то была моя воля, эх, и бил бы я тебя, стерву!"
А солдатка, словно догадавшись, о чем я думаю, зашипела:
– - Ты чего, чертенок, голову просовываешь? Я т-тебя, короста!..-- и как-то из-под низу, наотмашь хлестнула по щеке.
– - Ва-анька!-- заорал Шавров.-- Бесенок! Отломаю голову, если будешь подслушивать!..
Мимо Китовны, которая в таком же положении и на том же месте, на залавке, продолжала сидеть, пригорюнившись, я стрелой вылетел в сени, а оттуда под навес, схватил первые попавшиеся грабли и начал сгребать в кучу мусор, раздумывая: "Вот бы его теперь снохачом-то обозвать, черта рыжего, а эту -- шваброй..."
IX
Был на исходе летний вечер. Червонным золотом подернулась парча далеких облаков; легкой сероватой дымкой окуталось небо. Заблестели коньки крыш, пожаром зажглись окна, поперек дороги легли длинные строгие тени. Мягкая, лиловая, полупрозрачная на заходящем солнце пыль, поднятая телегами и пришедшим с поля стадом, неподвижным туманом заволокла улицу. Серебряные нити последних лучей, стрелами протянувшиеся от еле видных щелей на дощатом заборе, боролись с надвигающимися сумерками, печально бледнея и тая.
В избушку, где я обувался, стремительно вскочил, весь в поту и пыли, возбужденный Петя, крича не своим голосом:
– - Сейчас
Из горницы, через двор, неслись визги и дикие пьяные песни Шаврова, второй день кутившего с дьячком и работниками; под навесом, склонив голову на грудь, сидела Любка; Гавриловна с Варварой доили коров, а бабушка ушла от стыда к соседям.
Я подвил оборку, отряхнулся и, доставая с голобца одежду, сказал товарищу, поглядывая в окно:
– - Ты разве не слышал, что там делается? Лезь-ка на амбар, пока не поздно: я в ночное собираюсь...
– - Да ведь и он тоже в ночное!
– - захлебнулся от восторга мальчик.-- Лапти обул, синяя рубаха с ластовицами, кругом его ребятишки, а он сидит на гнедке Егорием Победоносцем и этак руками -- то туда, то сюда, а те слушают, вытянув шеи, и молчат...
Петя поднимал и опускал худые, в цыпках, руки, поворачивался во все стороны, и глаз его блестел, как свечка, а лицо от торопливости подергивалось.
– - Иди спать!
– - прикрикнул я.-- Пахома ждешь?
Раньше такие слова и такое событие, как пьянство в доме, к которому он с детства не привык и всегда до слез боялся, особенно если пьянство было с дракою, оглушили бы товарища, но теперь он словно ошалел.
– - Поровнялся со мной, кричит: "Здравствуй, пастушок!" А я -- в рожь, а стадо -- кто куда, а они хохочут... "Ах ты, говорит, разбойник, разве можно хлеба мять?.." А я вот как испугался, прямо -- смертушка...
Петя трещал, как сорока, склонив набок голову, и порыжевший хохолок его на грязном темени вертелся и подпрыгивал.
– - Ты ужинал?.. Скорей собирайся... Что, Мухторчик не лягается? Мне бы снять шапчопку, да и гаркнуть: здравствуйте, Василий Егорович, с приездом вас! А я, ну-ко -- в рожь: вот демон кривоглазый!..
– - Ты в ночное, что ли, собираешься? На что тебе Мухторчик?
– - прервал я болтовню его.
Товарищ, отыскивая под дерюгой оброти, закрутил в знак согласия головой, но я сказал:
– - На амбар лезь, пока цел, а в ночное тебе ехать незачем!..
– - Поучи кобеля на месяц лаять!
– - вдруг выпалил Петруша и ни с того ни с сего начал крыть меня бранью.
– - Ты какой указчик мне -- отец аль брат?
– - топорщась, как ободранный цыпленок, налетал он.-- К черту амбар, лезь сам, лошади хозяйские!..
– - Петя, милый, что с тобою?
– - прошептал я, не веря собственным ушам.-- За что ты меня этак?
Мальчик как будто опомнился. Вытерев ладонью мокрый лоб, пытливо посмотрел на меня, и вдруг брови его, будто от изумления, высоко приподнялись, подбородок запрыгал, и щеки опустились вниз, и из серых глаз товарища горохом посыпались слезы.