Повесть о днях моей жизни
Шрифт:
– - Ну, уж это-то совсем ни к чему, -- проговорил Пахом, выдергивая из горшка зелень и бросая ее за окно.
– - То изба как церковь, а он натаскал травы на кой-то ляд; что мы овцы, что ли?
Солдат возвратился с сундучком в руках.
– - Послушайте, как вас?
– - обернулся он к Пахому.
– - Не можете ли вы принести мне пару досок из сарая? Хозяин разрешил.
– - Нет, не могу, -- сказал Пахом, садясь на коник, -- я тебе не работник; ступай сам.
– - Вы очень сурьезно отвечаете, -- заметил Демка.
Из двух нестроганных шелевок он сбил себе кровать, положив на нее полосатый,
Забыв обоюдную неприязнь, мы сидели с Пахомом рядом на конике, вылупив глаза от удивления.
А солдат между тем раскрыл сундук, доставая оттуда красное складное зеркальце. Посмотревшись в него и поправив усы, он повесил его над кроватью. За зеркальцем появились щетки -- черная и белая, кривые ножницы, расческа, вакса, кусок розового мыла, бритва, ремень с медной пряжкой, вышитое полотенце и много разных других вещей, которых мы сроду не видели. Обнюхивая, обдувая, разглядывая на свет и улыбаясь каждой вещи, Демка бережно раскладывал их на подоконнике, частью -- на лавке, около своей постели. В заключение вытащил ладони в полторы картину в черной рамке, за стеклом, приладив ее рядом с зеркалом.
Когда он вышел, Пахом орлом слетел с коника, бухаясь в постель.
– - Вот где, Ванек, благодать-то -- три недели можно без просыпа спать!
– - блаженно закрывая глаза, проговорил од, -- Чего только он, дурак, в работники пошел с таким имуществом! Должно быть, очень жадный, а?
Упершись ногами в стену и перекосив лицо, Пахом сладко, с завыванием, потянулся и чихнул, вытираясь Демкиным новым полотенцем.
– - Чай, от полюбовницы рушник-то, -- кивнул он, дергая его за кружева, -- или слямзил у кого... Пройдоха этот солдатишка!..
Став на колени, батрак погляделся в зеркало.
– - Гляди-кось, миленький, гляди-ко!
– - неожиданно зашипел он и, сорвав с гвоздя картину, бесконечно удивленный, ткнул ее мне в руки.
– - Ты только гляди-ко!
На картине три бравых солдата, заломив набекрень картузы, грозили друг другу обнаженными шашками, а четвертый, помоложе всех, присев на стул, нежно гладил маленькую рябую собачку на колесиках, и этот четвертый, в мундире, белых господских перчатках и высоких мелко набранных сапогах, был не кто иной, как Демка, наш новый работник.
– - Братуха, это кто же тебя этак сделал?
– - все еще не закрывая рта от изумления, спросил Пахом вошедшего солдата.
– - Живой ведь, глаза лопни!..
Тот взглянул на Пахома и тоже раскрыл рот и вытянул лицо.
– - В-виноват, вам кто же позволил, как свинье, с ногами лезть на кровать?
– - благим матом закричал он.
– - А что я ее съел, что ли?
– - проговорил Пахом, нехотя слезая.
– - Я за всю жизнь на таких хороших кроватях не лежал...
Смущенный окриком, он отошел к дверям.
– - Гляди: она такая же, не полиняла...
Солдат порывисто оправил одеяло, взбил подушку и, став посередь избы, сказал, стараясь быть хладнокровным:
– - Господа, вы -- молодой человек, -- указал он на меня, -- и вы, не знаю, как вас звать, -- указал он на Пахома.
– - Очень покорнейше прошу
– - Понимаем, -- сказал я.
– - Понимаем, да не все, -- сказал Пахом.
– - Кто ляжет на постель или притронется к карточке, или к бритве, или к мылу, -- Демка обвел взглядом и рукой свое хозяйство, -- с тем я расправлюсь по-военному, поняли?
– - Это -- как еще придется, -- недоверчиво косясь на солдата, вымолвил Пахом.
– - Мы тоже можем двинуть по-мужицкому. Правда, Иван? Что в сам-деле? Задается, тварь!..
– - Пахом назло сплюнул на стену и добавил: -- Не успел наняться, уж скандалит, шустрый!.. Мы вот с товарищем все лето прожили душа в душу... Правда, Иван?
Сердце у солдата, очевидно, отошло.
– - Говоришь вот: душа в душу... Эх, дружок. Ну, как же не скандалить, посуди сам, -- более мягко вымолвил он, став вполоборота к Пахому: -- я, можно сказать, все жилы надуваю, чтобы все шло по-благородному, а вы, извините, в грязных лаптях замололись на самое чистое место... Нельзя же этак! Ты возьми, к примеру, эту штуку...-- Демка подошел к окну и... с минуту стоял неподвижно, будто что-то рассматривая или вспоминая, потом круто обернулся и с угрозой низким голосом спросил:
– - Виноват, а где же цветы, которые стояли?
– - Цветы?
– - переспросил Пахом.
– - Трава?
– - Цветы!
– - повысил голос Демка.
– - Молодой человек, вы не видели, куда он их девал?
– - За окошком, где им место, -- ухмыльнулся Пахом.
– - Цветы! Вот глупый! Натащил травы и верещит, как поросенок!..
Ни слова не говоря, Демка, схватив с окна горшок, в мелкие куски разбил его о Пахомов затылок и побежал вытирать облитые водою руки. Пахом, крикнув: "Ванька, помогай, пожалуйста!" -- наскочил на него сзади и опрокинул.
Это была первая по счету драка их.
Вечером, садясь ужинать, исцарапанный солдат, брезгливо глядя на Пахома, говорил:
– - Я теперь с вами на всю жизнь обрываю разговоры.
– - Да обрывай, а мне какое дело, -- небрежно отвечал Пахом.
– - Ты мне -- разговоры, а я тебе -- морду!
Домашние заливались хохотом.
– - Ну-ну! Валяй, служивый! Глаз-то ты ему -- по-божьи!..
– - С фрунта, -- скромно улыбался Демка.
– - Вот видишь, -- упрекнул меня Пахом, -- я говорил тебе: "Ванюшка, пособи!" Не послухал, а теперь он нам житья не даст,-- вот видишь? Эх, ты, розя!..
За три недели, вплоть до самого страшного события, какое у нас вышло, солдат с Пахомом дрались четырнадцать раз и все из-за постели, карточки.
Сначала Пахом донимал Демку тем, что тот фальшивый человек, прохвост: вывесил картину, а собака на ней на колесиках. Потом, разозлившись на неизменный ответ солдата: "Я с дураками пива не варю" -- вымазал картину дегтем.
Драка длилась долго, с передышками. Пахом изранил Демке ухо, плечи, спину, сам разбух и почернел от "фонарей", но чем больше он дрался, тем большую имел охоту досадить противнику. Уже и зеркальце, и карточка, и мыло, и прочий форс лежали в сундуке; уже про чистый пол, уборку и вышитое полотенце, которое в конце концов стало общим, не было помина, и неприкосновенною оставалась лишь одна кровать -- гордость Демки, но вскоре и ее Пахом изрезал, а с подушкой сделал еще хуже.