Повесть о лейтенанте Пятницком

Трофимов Анатолий

– Вон тот поваренок вашу еду кондером назвал,- продолжал свое Боровков.- Подставляй, говорит, папаша, котелок, кондеру наложу. А у меня война в голове, шум всякий - не расслышал. Показалось - колеру наложу. Думаю: спятил, какого колеру? Я ведь маляр. Школы, больницы... Много до войны строили. Дворец тоже. Земляк, Дворец помнишь? И ему красоту наводил. Ем, а сам думаю: работы скоро будет - успевай поворачиваться. Когда про кисти вспомнил, аж под сердцем что-то ворохнулось, запах краски услышал...

Вот и отмякли, разговорились немного, а то сидели

молчком, перемучивали не потухшее жжение боя, сердца свои изводили о тех, кто убит.

– Д-да,- продолжал разохотившийся на разговор Боровков,- если бы не танкисты... Положение наше, скажу я вам, хуже губернаторского получалось.

В плутовских глазах Васина уже давно горели огоньки нетерпения: так и подмывало загнуть что-нибудь к слову, а к слову не приходилось. Теперь пришлось, поддержал разговор земляка:

– Ну вот, губернатора приплел. Ты знаешь, почему так говорят?

– Пословица, товарищ сержант, землячок мой хороший. Пословица она и есть - пословица.

– По-сло-овица,- махнул рукой Васин.- Молчал бы, если не знаешь.

– Ты много знаешь,- нахмурился Боровков,- ты, поди, при губернаторах жил.- Он облизал ложку, завернул в тряпицу, сунул в затасканный сидор и заметил Васину: - Ты вот почему, сержант, свою едалку за голенищем держишь? Все на машинах, артиллерия... Походил бы с наше, она бы тебя, ложка эта, обезножила, показала кузькину мать. Потом же портянка там, микробы заразные.

Васин покорно поблагодарил за науку, перепрятал ложку в карман и опять - про губернатора. Боровков снисходительно поощрил:

– Давай, давай, растолкуй. Ишь какой знающий выискался.

– Тут и растолковывать нечего, в Серове каждый пацан знает,- нос Васина смешливо наморщился.- В каком-то году, до революции, конечно, губернатор проводил в волостях ревизию и замешкался в одной деревне до самой ночи. Отвели ему избу для ночевки, хозяева горницу уступили, кровать свою... Под утро губернатору до ветру приперло, а как выйти? На полу возле порога хозяева спят. Тогда он, значит, вынул ребенка из люльки, переложил на кровать. Пока он в люльку-то мочился, ребенок ему в постель по-большому сходил. Вот с тех пор и говорят: "Положение хуже губернаторского".

Орудийный расчет хохотал в полное удовольствие. Боровков начал было обиженно подниматься, но вообразил нарисованную Васиным картину и тоже захохотал. Только не пришлось ему посмеяться вволю, тут же за повязку схватился.

– В-во, бельма бесстыжие, не язык - помело, чирей бы тебе на него. Рану, кажись, разбередил.

Хотел было Пятницкий подстегнуть батарейцев строгой командой, приказать свертывать огневую, но язык не повернулся.

Васин заметил подошедших офицеров - Романа с Пахомовым,- сделал радушный жест:

– Прошу к нашему шалашу, только со своим...

Боровков не дал Васину договорить, тревожно толкнул его в бок.

– Гля, земляк, немцы!

Нашел чем удивить! Вон их сколько мимо прошло - несколько табунов. Сгрудили всех за Бомбеном, турнули в Розиттен. Но в голосе Боровкова

слышалась тревога. Пятницкий встал на станину орудия, пригляделся. Что-то неладное виделось в этой немецкой группе: с автоматами, один на плече фаустпатрон прет. Похоже, организованная группа. Обрывистый, по-грачиному резкий доносится начальственный голос. Немцы один за другим поспрыгивали в траншею. Траншея невелика протяжением - всего в четыре загиба, но полного профиля: у солдат одни каски торчат.

На бруствер своего окопчика выскочил веселый боец, стал махать шапкой, показывать в сторону Розиттена:

– Э-эй, фрицы, туда плен, туда!

По нему враз - автоматная очередь. Солдат не сразу понял, что произошло. Спрыгнул в окоп, стал теребить товарища:

– Чего это они, чего?

Пятницкий не успел и рта раскрыть, как Васин подскочил к пушке, кинул в казенник патрон, приладился к панораме. Как всегда после затишья, гремуче шибануло в уши. Болванка подкалиберного пробороздила пласты дернины на бруствере, взвыла от рикошета, заколбасила по воздуху.

Из окопов, где прятались немцы, поднялся автоматный ствол с белой тряпицей. Пятницкий облегченно провел рукавом по вспотевшему лбу. Васин самодовольно хмыкнул, дескать, давно бы так, сто вам редек... У остальных тоже от души отлегло: ишь чего удумали, все, кто сдались, обутки в Сибирь навострили, а эти...

Игнат Пахомов окликнул Боровкова, который оказался под рукой, распорядился:

– Возьми еще кого в помощь, сопроводи до тылов эту сволочь.

Солдат, который в Розиттене упрекал Боровкова, что тот нацелился в госпиталь улизнуть, искательно посмотрел на товарища, всем видом показывая, что ему очень хочется конвоировать пленных, побыть немного от войны подальше. Мудрый Боровков угадал его желание, сказал важно и покровительственно:

– Пойдем.

Обрадованный солдат заторопился, поправил подпояску, подкинул автомат за плечом. Боровков осмотрел его, мотнул головой в сторону окопа, где немцы, положив автоматы на бруствер, размахивали ветошью, скомандовал:

– Шагом марш!

Боровков и его товарищ до белого флага не дошли шагов десять. Лавина свинца ударила в них, опрокинула. Над головами пушкарей засвистело, в бруствер зацокало, звонко стало попадать в щит орудия, в люльку. Возле орудийного окопа, глуша автоматную трескотню, разорвалась фаустграната. Бабьева осколками - насмерть, только и успел распахнуть глаза в удивлении.

Пятницкий не пригнулся, не присел в окопе. Сжал губы в комок, окостенел, душой помутился. Но сработал командирский инстинкт. Закричал надсадно:

– К ор-руд-дию!!

Женя Савушкин сделался белым-белым. Трясло его. Женя сжал кулаки перед собой, застучал сапогами о землю, закричал непривычное для себя: "Бл...ди, бл...ди!" Васин удивленно зыркнул на него, тряхнул криком:

– Женька! Снаряд! Снаряд давай!

Савушкин сгреб снаряд, держит, как ребенка, пялит глаза на товарища лейтенанта: как быть, ведь подкалиберный это!