Повесть о лейтенанте Пятницком
Шрифт:
– Что-нибудь случилось?
– насторожился Пятницкий.
– Нет-нет. Так я, от настроения. Колька, холера конопатая, подпортил. Жаль, гауптвахты нет, упек бы его на пару суток.
Коломиец отозвался из темноты:
– Старшина, сделай милость. Водочную пайку за месяц вперед отдам.
– Что за народ,- беспомощно помотал головой Тимофей Григорьевич.- Ты им слово, они - десять.- И стал подробнее отвечать на спрошенное Пятницким: - Не беспокойтесь, все как положено. Орудия в парке, на чурбаках. Стволы засветло с керосином продраили. Снаряды, которые лишние, Колька на склад
– Унюхал?
– Чего нюхать? Живые, поди, люди. Из боя ведь, офицеры к тому же. Как без водочки. Взводным вон тоже фляжку налил, выпьют с устатка.
После совещания в штабе, дружеского застолья и успокоительного доклада Тимофея Григорьевича Пятницкому хотелось чего-то обыденного, простого, дурацкого. Оттянул средний палец и щелкнул им верного ординарца в лоб. Крепко щелкнул, не жалеючи. Носишко Шимбуева собрался в страдальческие морщинки.
– Так его, товарищ комбат,- одобрил Горохов.- Думал, за соломой убежал, а он тут сшивается.
– Пятеро за соломой ушли, дядька Тимофей!
– рассерженно выкрикнул Шимбуев, потирая лоб.- Я комбата хотел подождать!
Грозно, как самому казалось, Пятницкий спросил Алеху:
– Сколько раз говорил, что есть старшина, а не дядька Тимофей? Спросил и сам же ответил: - Тысячу раз. Ты мне брось эту деревенщину, пастух козий.
– Никогда пастухом не был, я комбайнер,- буркнул надутый Алеха.
– Не комбайнер, а боец Красной Армии,- продолжал увещевать Пятницкий.Это вы, товарищ старшина, распустили их, племянников. Подтягивать надо дисциплину.
– Я стараюсь, товарищ комбат,- проникая в тайное Пятницкого, проговорил старшина.
Хотелось дурацкого, по-дурацки и получилось. Пятницкий повернулся к Шимбуеву.
– Что, больно?
– А вы думали.
– Не дуйся, до свадьбы заживет,- утешил его Пятницкий.- Сообрази поспать, с ног валит.
Стоило Пятницкому утонуть в перинах, заботливо взбитых Алехой Шимбуевым, как все закачалось, поплыло, закружилось. Блаженно улыбаясь, он успел прошептать: "Спасибо, пастух козий, разбуди в четыре" - и провалился в сладкую немоту покоя.
Говорят: уснул как. убитый. Разве убитые спят? Спят живые. Убитые это убитые, неживые, мертвые, их никогда не будет. Будут слезы о них, сохранится-и память о них на долгие-долгие годы, а их, бездыханных, не будет.
На перинах спал живой лейтенант, еще не убитый командир пушечной батареи, которому от роду неполных двадцать лет.
Спать бы да спать ему, отдавая пуховикам накопленную усталость. Спать каждой клеточкой, каждой жилкой, каждой кровинкой - без дум и сновидений. Но война есть война, она не покидала Пятницкого даже на перинах.
Боль о тех, кого никогда не будет, притупили суета отхода во второй эшелон, проческа лесов от вооруженных и не сдавшихся гитлеровцев, другие заботы. Эта боль сжалась в комочек, упряталась в дальних закоулках сердца, и сейчас, во сне, она растекалась отравой по всему телу, давала о себе знать. Проступали видения в угарных
За окнами голубел рассвет. Значит, поспал все же.
Когда взбудораженная кровь притихла, поуспокоилась, приснившееся стало видеться не в бредовой дымке, а так, как было,- стало видеться памятью. Пятницкий закинул сцепленные в пальцах руки за голову.
В полумраке коровника, вдоль стены - лежачий строй. На правом фланге лейтенант Рогозин, рядом - сержант Горькавенко. Потом уж рядовые Кулешов, Сизов, Тищенко, Мишин, Огиенко, Бабьев... Как убили Сизова и Кулешова, Пятницкий не видел. В то время его самого убивали.
Орудие младшего сержанта Васина стояло у скотного сарая восточной окраины Бомбена, и то направление считалось менее опасным. Туго приходилось расчету на высотке, при штурме которой был убит Горькавенко и смертельно ранен лейтенант Рогозин, и Пятницкий чаще находился там. На этом бугре то и дело вспыхивали рукопашные. В одной из них побывал и Пятницкий.
Не первая, может, и не последняя для него рукопашная, но могла быть и последней. Когда возле огневой позиции Кольцова раздались автоматные очереди и разрывы гранат, Пятницкий, прихватив Шимбуева, поспешил туда. Возле орудия шла свалка, в которой трудно было сразу разобраться. Охваченные бешенством, пушкари теснили напавших вниз к ручью и не видели, как другая группа немцев, раскачивая их "зис", пыталась выкатить его из окопа. Немцы никак не могли смириться с тем, что их пушка, исковерканная взрывами кумулятивных "фаустов" группы Рогозина, валялась тут же, и хотели притащить взамен русскую. Пятницкий, остерегаясь повредить прицел, понизу стеганул автоматной очередью. Немцы бросили орудие и скатились под уклон. Оставив Шимбуева у пушки, Пятницкий кинулся к другому склону, густо заросшему кустарником,- туда, где шла драка.
Удар был несильный, показалось - споткнулся в цепкой низкостелющейся заросли, но в следующий момент почувствовал, как клешнятые жесткие пальцы, нащупывая горло, в бешеной торопливости скользнули по воротнику шинели. Не знало тело Романа никакой хвори, живым и крепким было, но, видно, все же жиже замешено, чем у немца. Близость смерти взъярила, взрывчато подбросила силы ухватить пальцы, сжимавшие горло, заломить их на всю боль, освободить дыхание. Немец содрогнулся, зарычал, подтянул ногу и всей тяжестью вмял колено в подреберье Пятницкого. Не подоспей Шимбуев, быть бы сейчас Пятницкому в том лежачем строю правофланговым. Вот и не видел, как погибли в рукопашной Сизов с Кулешовым...
Вспомнил все это, и сердце зачастило снова. Роман расцепил пальцы, с мычанием потянулся и тут же испуганно вздрогнул от шершавого и мокрого прикосновения к лицу. Бросив передние лапы на кровать, нерешительно пошевеливая хвостом, на него смотрел рыжешерстый пес.
– Ах, чтоб тебя!
– сгоняя испуг, громко крикнул Пятницкий.
Пес ужался и нырнул под кровать. В комнату заглянул дядька Тимофей.
– Что случилось, комбат? Или во сне поблазнило?
– спросил он.
Пятницкий усмехнулся, качнул пяткой под кровать.