Повесть о пережитом
Шрифт:
Помощник нарядчика замычал во сне. Юрка скрипнул зубами. Я вытянулся на топчане. В памяти, словно на экране, одна за другой начали оживать картины недавно пережитого. Они то стремительно двигались, то ползли, как в замедленной съемке, сменялись эпизодами совсем иных лет…
…Ночь. Горит настольная лампа. Я пишу сценарий. Тут же, в комнате, спит Вера. Голова высоко на подушке. Брови сдвинуты. Ей мешает свет. Надо прекращать работу. Встаю. Отрываю листок календаря. Завтра — 1 ноября 1949 года…
…Стук
…Обнимаю Веру. У нее пылают щеки. В широко раскрытых глазах — ужас. Чужие руки отрывают от нее.
— Быстро, быстро!
Беру узел с вещами. Стараюсь быть спокойным. А подбородок дрожит.
— До свидания, родная. Все выяснится, во всем разберутся!
…Лестница. Ступеньки словно бегут навстречу, как на эскалаторе, не дают спускаться.
— Быстро, быстро!
…Черная ночь. У подъезда дома — черная машина. Гудит мотор. Те же руки, что отняли меня от Веры, толкают в дверцу автомобиля.
Рядом со мной — человек в макинтоше. Впереди — спокойная фигура шофера: привык.
…Машина летит… Мелькают серо-белые стены Политехнического музея… Площадь Дзержинского… Подъезд. Звонок. Дверь открывается бесшумно. Три-четыре ступеньки. Коридор с тусклым светом. Ступаю в полутьму стенного ящика-бокса. Кладу узел на пол. Почти падая, опускаюсь на табурет.
В боксе можно сидеть и стоять, а ходить нельзя, негде. Духота… За дверью часто раздаются шаги, торопливые, сбивчивые, за ними — медленные, кованые. Щелканье ключа. И снова — тишина.
Ночь, утро или день?.. Рука в шинельном обшлаге протягивает кружку с чаем, кусок хлеба, сахар — значит, утро.
В бокс входит лейтенант.
— Подпишите протокол обыска.
Ничего не взято. Только фотографии… Дома, на письменном столе, была фотокарточка: Ленин в очках, в полупальто и кепке сидит в шезлонге, читает рукопись. Эту карточку с надписью подарила мне и Пенкину в сороковом году Лидия Александровна Фотиева.
Тревожно спрашиваю у лейтенанта:
— А карточка Ленина?..
Он равнодушно отвечает:
— Таких не забираем.
— Спасибо, — говорю я. — Стало быть, Ленин дома!
Лейтенант хватает подписанный протокол и выскакивает из клетушки.
…Опять та же рука в обшлаге. Две миски, ложка, хлеб — значит, день.
День. Уже день!.. В Союзе писателей все знают. Мой рабочий стол в кинокомиссии пуст. Растерянные лица сослуживцев… «Кто бы мог подумать!»
А Вера?.. Одна среди хаоса мебели, вещей, книг…
Одолевает назойливая мысль: «Это все не со мной. Я умер. Сейчас тут, на табурете, другой. Только с моим прежним именем, с моей прежней жизнью… Я и не я!..»
Вскакиваю с табурета. Стучу в дверь. В щель просовывается фуражка с красным
— Почему так долго здесь держат?
— Ш-ш-ш-ш…
Дверь придавливается.
Встал с топчана Юрка, прошел в сени, к параше. Спросил шепотом:
— Что, старик, ворочаешься?.. Дрыхай крепче! Завтра большой этап…
— Не ночь, а морока! — отозвался я.
Юрка шикнул и повалился на топчан.
А я продолжал вспоминать…
…Нестерпимая жарынь в боксе. Да на мне же пальто!.. Стаскиваю, бросаю на узел с вещами.
Щелкает ключ. В дверях надзиратель.
— Фамилия? Инициалы? Инициалы полностью!.. С вещами!
Хватаю пальто, узел. Напяливаю шапку.
Коридор кажется бесконечным, а узел — ненужным, постыдным. Бросить бы его тут…
— Направо! — раздается позади тяжелый голос надзирателя.
…Ярко освещенная комната. Стол, как в портняжной… Человек в сером халате забирает мой узел, рассыпает вещи по столу.
— Раздевайтесь. Быстро!
Сердце куда-то упало, словно оборвалось. Похолодевшими руками снимаю костюм. Отдаю. Летят прочь петли, крючки… Над столом шевелятся волосатые пальцы…
…Опять коридор. Иду, как в тумане. Шаркаю подошвами, подтягиваю сползающие брюки.
Другая комната. Здесь — человек в белой куртке.
— Садитесь. Быстро!
Ко мне тянется парикмахерская машинка. Как ребенок, пугаюсь ее стальных челюстей.
— Не надо! — Отвожу в сторону чужую руку.
— Как не надо? Всем — нолевая стрижка.
— Я не преступник! Меня скоро освободят!
Парикмахер держит меня за волосы и усмехается уголком рта.
— За границей были?
— Нет!
— А в оккупации?
— Нет!
— Коммунист?
— Да.
— Десять лет лагерей…
Машинка холодно скользит по голове.
На пол сыплются волосы… Это не мои волосы. У меня не было такой седины.
…Еще комната. Фанерный закуток. Широкая белая простыня. Ослепляющие лампы. Штативный фотоаппарат. Человек в черном халате.
— Садитесь. Не спешите.
Фотограф ныряет под темную накидку.
— Плечи прямее… Анфасик сделаем… На объектив смотрите…
Вылезает из-под накидки.
— Так не годится. Уберите слезы… Голову повыше. Вот так. Попрошу спокой на лице. Внимание!.. Есть!
Вытаскивает кассету. Глядит на меня исподлобья.
— Москвич? Семейный? На какой должности? Понятно… Теперь попрошу к этому столу. Немножко, извиняюсь, ручку запачкаем. Отмоется… Прижмайте ее сюда. Хорошо!.. Давайте пальчики… Прижмайте этот… Сильней, сильней прижмайте!.. И этот… и этот… Все! Вон там — умывальник, мыльце…
…Баня. Заранее открытый душ. По телу льются горячие струи. А внутри дрожь. Она возникает под сердцем, проникает в суставы, бьется в щеках…