Повесть о последней, ненайденной земле
Шрифт:
— Очень прошу, дайте напиться моему мальчику… Мы… так устали… десять дней… — Голос ее угасал, делался тише. Так и не договорив, она откинула назад голову, смолкла.
Рыжая девочка подошла к Наташе, пристально глянула зелеными глазами, словно осуждая за что-то:
— Не обижайся на нее. Мы едва-едва успели из Таллина уехать, а уж в пути что было! Думали, живыми не доберемся! Приехали, и никто пустить не хочет. С детьми со своими, говорят, хлопот не оберешься.
— Оставайтесь у нас, мама не будет ругаться, я знаю! — быстро, горячо проговорила Наташа. Потом добавила
— Меня Таей зовут, Таисьей, если по-настоящему, фамилия Лебедева, а ее, — она кивнула в сторону женщины, — Любовь Ивановна Гайдай… Муж у нее офицер… Да не реви ты, — резко обернулась она к мальчику. — Дам сейчас тебе напиться!
Тая напоила мальчика, которого звали Олегом, осторожно вынула из рук матери грудного Витю и положила на диван.
Наташа восхищенно наблюдала за ней: «Как у нее все просто, быстро и хорошо получается! Мне бы так… И кто она этой женщине?»
— Уложить бы ее как-нибудь, — вслух соображала Тая, глядя на заснувшую прямо на стуле Любовь Ивановну, — Ведь нам с тобой ее не поднять…
— Я сейчас дядю Колю из девятой квартиры позову, он поможет, — сказала Наташа и исчезла за дверями.
Дядя Коля из девятой еще до войны заслужил репутацию человека «темного».
Работал счетоводом в каких-то артелях с броскими названиями: «Возрождение», «Свободный труд». Жил с достатком не по зарплате, однако не пил, и потому никто его не осуждал. «Умеет жить человек. И себя не забудет, и жене с детками добудет», — вздыхали по углам бабки.
Теперь он вошел в комнату следом за Наташей и хмуро уставился на Таю единственным глазом. Второй, как он утверждал, потерял еще в гражданскую. Тая мельком глянула на него и снова наклонилась над сеткой — искала чистую пеленку. Дяди Коли словно и не существовало для нее. Тогда он повернулся к Наташе:
— Это что же, без матери распорядилась, жильцов нашла? — спросил он строго.
Но, не получив ответа, вместе с девочками перенес спящую Любовь Ивановну на постель, буркнув только:
— Туфли-то с нее сними, хозяйка! Не видишь, покрывало пачкают…
Постоял, оглядываясь, вздохнул:
— Эх-хе-хе, времена! Всякую голь на улице подбирают, домой ведут… А ведь негусто живете, негусто… Скажем, не дай бог, случится что с матерью, придется вещи продавать, так тут и взять-то нечего… Отец небось передовиком производства был, а что заработал? М-да…
— Вы… Вы не смеете! — тоненько, совсем не так, как хотелось, крикнула Наташа.
— Ладно. Оставь, — коротко отрезала Тая.
Дядя Коля пожал плечами и ушел. Девочки снова остались одни.
Олег незаметно уснул около матери, только Тая не сдавалась. Переплела косы, умылась и подошла к столу. Посмотрела на картофельные очистки.
— Богатые вы… Вон сколько картошки зря пропадает.
— Сделай лучше! Подумаешь, какая умная!
Тая взяла нож, а Наташа только тут подумала о том, что у Любови Ивановны и еды-то никакой нет, наверное, они все голодные. Надо бы накормить их, но как же без мамы?
Подумав секунду, Наташа сбегала на кухню, принесла корзину с картошкой и еще один нож.
— Давай вместе будем чистить,
И тогда Тая улыбнулась во весь рот. И Наташа увидела, что лицо у нее совсем не злое, а лет ей немногим больше, чем ей самой. Такая же девчонка, как все. А еще почему-то от Тайной улыбки ушли все сомнения. Наташа уже не боялась мамы. Знала, что все хорошо и правильно.
Наташа внимательно наблюдала за тем, как чистит картошку Тая, и изо всех сил старалась подражать ей. Но выходило плохо. Очистки все равно не сворачивались стружкой.
Тая заговорила первая:
— А я ведь не родная Любови Ивановне, в дороге встретились… У нее вещи и деньги есть, а у меня вот только эта сетка. Деньги тетя Вера все увезла…
— Кто это тетя Вера?
— Мачеха моя. Отец с ней в Таллине познакомился. Красивая такая. При папе еще ничего было, а когда он на фронт ушел, совсем жизни не стало. «Рыжая, пол вымой! Рыжая, обед сготовь!» Точно я ей прислуга какая…
Когда немцы к городу подошли, у нас уже все собрано было. Тетя Вера вдруг говорит: «Сбегай к соседке, у нее наша сумка осталась, она нам самим пригодится». Я побежала, а потом… потом пришла, и нет никого! Уехали без меня. Все уехали: и тетя Вера, и ее мать, и маленький Гера… Даже шубку мою с собой увезли.
Наташа выронила недочищенную картофелину.
— Так это, значит, они бросили тебя?!
— Бросили… Только я не такая. Собрала вещи, какие остались, и на вокзал. Тети Веры нигде не видно, а что делается! Кричат, плачут, толкают друг друга… Тут я и нашла Любовь Ивановну. Теперь не знаю, что со мной будет… — Тая положила нож на стол и уже другим тоном сказала: — Хватит чистить. На чем варить будем?
— На таганке. Сейчас я щепок принесу…
Скоро на шестке под трехногим железным таганком весело трещала щепа, желтое пламя лизало бока кастрюли… На кухне никого не было, кроме очень старого белого кота, дремавшего на окне. Солнечные зайчики мирно плясали на стенах. Все как до войны. Только на таганках раньше никто не стряпал.
Девочки молча уселись на ларь, думая о своем. Наташа соображала, что лучше: очистить селедку или принести с огорода свежих огурцов?
А Тая в мирном блеске огня под таганком вновь и вновь видела совсем другой огонь.
…На рассвете их эшелон неожиданно остановился. Где? Кто мог это сказать? Неизвестно как, откуда пролетело искрой короткое слово: «Немцы!» — и началась паника…
Люди сыпались из дверей, прыгали в давно разбитые окна. В жирную болотную грязь шлепались чемоданы, сумки, сетки…
Тая ужом проскальзывала между людей, царапалась, даже кусалась. Вытащила кое-как один чемодан, другой кто-то бросил в окно. Нашла. Подтащила к яме, где спряталась Любовь Ивановна с Витюшкой.
В эту минуту что-то темное, быстрое пронеслось над эшелоном, и Тае показалось, что сверху хлестнули упругие струи ветра. Звук пулемета она услышала потом, когда лежала на земле, прижавшись к чемодану. Кругом была вода — тепловатая, пахнущая тиной, и Тая слышала, как пули попадали в эту воду со странным, коротким бульканьем… Так было долго, дольше всей жизни.