Повесть о последней, ненайденной земле
Шрифт:
На самохваловском дворе играли по-своему. Щели там вырыли перед домом, почти у самых ворот. Напротив такие же появились и на михинском дворе. И вот ребята, перебегая улицу старались тайком занять щели «противника». А потом бежали по неровным петлям ходов, по сырой, холодящей пятки земле и тоже кричали нараспев: «Сибирь! Сиби-и-ирь!»
Наташа выскочила на дорогу. Словно помогая ей, тянулся поперек улицы лошадиный обоз. Усталые от жары кони медленно везли низкие дроги с досками. Концы досок волочились по земле как будто лошади были птицами
— Постой-ка, вам тут письмо… — Перед ней на панели стояла всей улице известная почтальонша Дуся.
Наташа посмотрела на почтальоншу вполглаза — она вся была там, на дороге, через которую вот-вот пройдет обоз, и тогда уже не за что будет спрятаться. Она протянула руку и взяла письмо, не думая о нем, — совсем как до войны, когда часто носила домой скучные письма маминых родственников.
— Спрячь письмо-то, еще потеряешь! — крикнула ей вдогонку Дуся, но Наташа уж ничего не слышала.
Пригнувшись, она пробежала несколько шагов рядом с последними дрогами, а когда они поравнялись с «михинскими» воротами, метнулась во двор и тут же спрыгнула в щель:
— Наша взяла! Наша взяла!
Но ей никто не ответил. «Михинским» надоело играть, и они все разбежались. Они вообще были народ ненадежный. То среди игры начнут ловить мышь, упавшую в щель, то вдруг ни с того ни с сего убегут на Волгу купаться. Волга от них совсем близко — только спуститься вниз с косогора мимо огородов с цветущей лиловой картошкой.
Наташа совсем было решила тоже пойти купаться — с самого утра пекло отчаянно, иначе как бегом не пройти по мостовой, — но вспомнила про письмо и остановилась.
На потертом конверте какие-то цифры… полевая почта. Так это же от папы! Наташа повернулась, чтобы бежать домой, но увидела, что стоит возле самой стены «михинского» дома. Это был старый особняк со стенами из мрачного красного кирпича. Его боялись все «самохваловские» ребята: на улице жило предание, что в этом доме есть тайные ходы и там когда-то кого-то убили. Наташа могла пройти мимо дома, но не решилась — пошла пустырем, в обход, боязливо оглядываясь через плечо. И даже не сразу поняла, обо что споткнулась и почему оказалась на земле. Только подняв глаза, увидела: перед ней стоит Селим — это он дал ей подножку.
— Ты куда торопишься?
— Домой… — еле слышно ответила Наташа и вдруг, сама себя не узнавая, заговорила чужим, спотыкающимся голосом: — Ты не думай… Я ничего про тебя не сказала. Он не знает… Мы совсем про другое говорили…
— Кто это «он»? — Теперь Селим и не думал отпустить Наташу: страх девочки доставлял ему удовольствие.
— Ну, этот… кто остановил нас, раненый… Он добрый, он дал мне досточки и в гости звал… Тая говорит, мы с концертом пойдем…
Что-то быстро мелькнуло в глазах Селима — зависть, обида? Он больно щелкнул Наташу по лбу.
— С концертом? А с этим не хошь?! Пожалели
Наташа спрятала руку за спину:
— Не трогай! Это маме!
Но Селим уже выкручивал ей пальцы, вырывая конверт. Глаза у него стали совсем дикие. Вот за эти-то внезапные вспышки бешенства его и боялась улица.
— На! Вот тебе! Еще на!..
Клочки письма разлетелись, как стая белых бабочек. Они покружились немного в воздухе и начали опускаться на землю, на голову и на плечи плачущей Наташи. Сотня, а может, и больше крошечных белых клочков. Их не собрать, не склеить…
Селим не торопясь пошел дальше, к Волге. В мире все опять стало на свои места, и никому не надо было завидовать. А Наташа еще долго лежала на примятой пыльной траве и плакала. Потом встала, отряхнула платье.
В первую минуту она решила: пойти и рассказать — всем, всем! — что сделал Селим. Но сейчас в голову пришла другая мысль: ее же спросят, почему сразу не отдала письмо! Она вдруг увидела мамины глаза, почти черные от боли и гнева, и себя перед ней. А письма-то нет, его не вернешь! Нет, пусть лучше никто ничего не знает. Селим ведь не скажет…
Какой бесконечно долгой показалась дорога обратно домой. Даже и «михинский» особняк не пугал больше — что там какое-то прошлое убийство! То, что произошло, было во много раз хуже.
…Тая только покачала головой, увидев Наташино платье.
— Ну надо же так вываляться! Вот не буду застирывать, пусть мать увидит…
Наташа промолчала, и Тае скоро надоело ворчать. Да и не до Наташи ей было: она задумала переставить мебель. И теперь в комнате все потеряло свои места. Шкаф удивленно замер посереди комнаты, а ламповый абажур покачивался на окне.
Высунувшись из-за шкафа, Тая крикнула:
— А я придумала, что тебе делать — будешь стихи читать!
Это все умеют.
Наташа покорно кивнула. Она радовалась, что на нее никто не обращает внимания.
…А ночью она видела во сне отца, и Козловы горы, и ландыш в золеных добрых ладошках, который она так и не сорвала.
За сараями земля была черная, жирная. Копни ее щепкой — полезут во все стороны розовые земляные черви. Росли на этой земле лопухи выше человеческого роста и зеленая сочная трава-сныть с разрезными листиками.
Слава сидел за сараем на гнилом бревне, читал книгу и пас поросенка. Розовый веселый поросенок Борька был привязан на длинной веревке к Славиной ноге. Это Слава придумал, чтобы поросенок читать не мешал. Поросенок вкусно чавкал корешки сныти, а Слава торопливо листал замусоленные страницы.
Тая наклонилась и захлопнула книгу:
— Зачитаешься, а отвечать кто будет?
Слава недовольно обернулся:
— Чего тебе?
— Дело есть. — Тая села рядом на то же бревно, осмотрелась, дернула за веревку. Поросенок сейчас же перестал жевать и вопросительно хрюкнул.