Повесть о последней, ненайденной земле
Шрифт:
—Ждете кого? — спросил Слава.
— Черта в кармане! — ответил Селим. Там Костя Хряпа сегодня дежурит, тут подождёшь…
Узкая тропа от железной дороги спускалась к лаве на берегу Волги, где полоскали белье, а с двух сторон тянулись, накренившись, серые заборы лесопилок. На них полосами белели свежие доски на месте дыр, но лазеек все равно не делалось меньше. Да к чему было и жалеть щепу и обрезки? Все равно они годами гнили на берегу. Только такие люди, как Костя Хряпа могли пальнуть солью по ребятишкам, собирающим эти щепки. Но Костя мог, это
—Может, по берегу пройдем? Хоть коры насобираем… — предложил Слава.
— А что с ней делать с корой-то? — пожал плечами Селим — Она же мокрая, надорвешься, пока дотащишь, а потом суши. Нет я другое думаю, — Он по-особенному быстро посмотрел всем в глаза: — Госпиталь-то у нас рядом, а там я сам видел обрезков этих машины три привезли, выше забора куча лежит. Айда?
— Но ведь там госпиталь… — не очень уверенно сказала Наташа.
— Да, нехорошо вроде… — так же неуверенно протянул и Слава.
Аля промолчала.
Все посмотрели на дорогу. Перед ребятами далеко вверх уходила накаленная солнцем мостовая. Вниз по ней бежать легко, все они знали, каково тащиться вверх с тяжелой корой. Тело перегибается от тяжести пополам, кажется, камни близко, у самого лица, и глаза слепнут от пота. А госпиталь наверху горы. И дров там куча выше забора…
— В общем, пошли. Я веду, я отвечаю, — гордо сказал Селим, и все вздохнули с облегчением. Стало просто: ведь не сам ты это придумал, а пошел за другими.
Забор возле госпиталя строили наскоро. Раньше, когда здесь была школа, стоял просто низенький штакетник, а за ним дремучая чаща чайного дерева. Теперь вместо штакетника поднялся легонький тесовый забор. Селим постучал по одной доске, дернул. Скрипнув, она отошла в сторону.
— На соплях сделано, — сказал он пренебрежительно и отодрал вторую.
Ребята оказались в знакомом дворе. На асфальте возле дверей еще видны «классики» — их нарисовали когда-то масляной краской, так и остались. А на гимнастической площадке горой свалены кровати и рядом сарай стоит незнакомый. Возле забора за сараем огромная гора дров. Самых лучших «досточек», какие редко доставались ребятам на лесопилке, — охранники продавали их на базаре.
— Ой, сколько тут! — тихонько ахнула Наташа. — Хоть каждый день брать — все равно незаметно будет, верно?..
— Бери и не разговаривай! — оборвал ее Селим.
Они с Алей начали класть дрова в корзины, а Слава стоял и смотрел на груду кроватей, точно и забыл, зачем сюда пришел.
— Ты что, до завтра так будешь стоять? — тряхнул его за плечи Селим.
— Нет… Я пойду… Я на берег лучше… — Слава попытался скинуть с плеч его руки.
— Что?! Ах ты мазила! Он пойдет, а потом на нас же ябедничать, да?!
Наташа поняла — сейчас Селим будет бить Славу.
— Не трогай его, не трогай! — Она всем телом повисла на руке Селима.
— Ну, работнички, чего не поделили? — раздался совсем близко спокойный низкий голос.
Наташа даже не успела ничего понять — Селим вырвался и исчез. Аля тихонько отодвинулась за угол сарая и
— Мы же немного… Мы больше не будем! Отпустите нас, дяденька!
— Да я и не держу, бегите. Мне все одно за вами не угнаться. Видите, нога-то какая…
Вместо ноги у него действительно болталась толстая, неуклюжая культя. Наташа сразу-то и не заметила.
— Только как же это вам совесть позволила у раненых бойцов добро воровать, а?
Слава резко выпрямился и замер, а Наташе хотелось одного — чуда. Любого. Пусть провалится земля, пусть рухнет на нее дерево, пусть… все, что угодно. Только бы не слышать, что это она, Наташа, обокрала раненых!
— Ладно, ребята. Садитесь, да потолкуем маленько, в ногах все одно правды нет, — совсем другим голосом, тихим и очень грустным, сказал боец.
Они втроем присели на дрова.
— Ты вот, я смотрю, совсем как моя Иришка — беленькая да темнобровая. И батька у тебя, поди, на фронте, а?
— На фронте… — чуть слышно ответила Наташа.
— А мать на работе и ты целый день одна, ведь так?
— Так…
— А раз так, как ты должна жить?
— Не знаю…
— А что ж тут не знать? Дело простое. Надо, чтобы все по правде было — и только. У тебя и у меня все одно. Если я с передовой не убегу, если ты мать не обманешь и чужого не возьмешь — тут немцу-то и конец! Пришибет его правда. А что было бы, если отцу твоему написать, что ты у раненых дрова воровала а? Или твоему? — повернулся он к Славе.
Слава дико посмотрел на него, вскочил и вдруг со всех ног бросился к забору, нелепо размахивая руками, — он всегда так бегал из-за хромоты.
— Что это с ним? — встревоженно спросил боец. Приподнялся, позвал: — Эй, малец, вернись!
— Не вернется он, — вздохнула Наташа. — Это он из-за отца. Вы про отца его сказали, что он на фронте… вот он и убежал. Отец-то у него дома, на базаре торгует.
— Вот оно что… — протянул боец и совсем уж по-доброму посмотрел на Наташу. — А живете-то вы далече?
— Нет, близко. Вон там, где дом с красной крышей. Видите?
Боец посмотрел, подумал о чем-то, наматывая на палец травинку. Наташа вдруг увидела, сколько на его лице морщин — глубоких, темных, и глаза совсем не злые и не страшные — просто усталые и даже немножко похожи на папины.
— Вы вот что, ребята… — заговорил он снова. — Чем тайком сюда лазать, приходите миром, в гости. Нам ведь тоже скучно, а есть, кто и вовсе двигаться не может… Доброе дело можете сделать, а? Меня Сидором Михайловичем зовут, из пятой палаты. Спросите — вас и проводят. Ну как, по рукам?