Повесть о потерянном времени
Шрифт:
В общаге Серегу, конечно же, никто не ждал. Поначалу сонная дежурная, пышногрудая средних лет дама, с досадой скучно глянула в его потертое удостоверение и вдруг оживилась. Деятельно вдруг затараторила на местном диалекте: «Та нет, нихто ниче не говорил мне. Та я и фамилию такую вообще впервой слышу! Просвиров — это что-то церковное? У Вас предки-то не из попов, случаем, будут? Ладноть, счас начальнице позвоню». Дежурная долго и безуспешно крутила диск массивного в эбонитовости своей, былинного такого телефонного аппарата, помнившего еще гениальные руки старика Эриксона. Накрутившись вдоволь, она безнадежно бросила увесистую трубку на испуганно исчезнувшие рычаги: «Не дозвониться никак. Болтать будет до глубокой ночи, а потом заявится к одиннадцати на работу и давай всех гонять. Как же, какое-никакое, а начальство все ж таки! Ладноть, все одно бесполезно это — местов-то все равно ведь нет. Не-ту-ти! Комсомольский слет у нас. Со всех окрестностев слетелись к нам голуби — разлюбезные комсомольские активисты. Пьють вечерами и с местными девками любезничают активно, просто со всеми кто ни попадя в пьяном виде любезничают. Даже ко мне приставать пытались, охальники (дежурная возмущенно передергивает волнующимся бюстом), в дети мне годятся, а все туда же! Так что давайте-ка подождем с Вами до завтрева. Слет завтрева кончится и местов будет — просто море разливанное местов-то этих будет. Хошь на первом этаже, хошь тебе на втором. Че-че? Негде ночевать? Так к товарищам попроситесь. Не знаете никого? А к кому же Вы тогда ехали сюда? Если не знаете здесь никого? Служить он, видите ли, ехал… Служить-то тоже с толком надо ехать. Позвонить кому загодя, познакомиться с кем, а потом уж и ехать себе аккуратненько. А то свалятся как снег на голову и начинают потом права качать. Ну ладно, раскладушку-то
С облегчением избавившись от говорливой дежурной, Сергей поспешил на плац. Изо всех гарнизонных щелей к этому священному для всех военных месту стекались ручейки военнослуживого люда, представителей особой ветви человеческого развития, именуемой, не иначе как — «хомо милитер». (Для непосвященных следует привести некоторые пояснения. Плац для военных — это некое святое место, попав на которое они начинают вести себя как-то неадекватно, просто девиантное какое-то появляется у них поведение. И обратите внимание: это происходит не только с военными. Вот, к примеру, собираются верующие в святом для них месте, в каком-нибудь, например, храме и начинают вдруг креститься, бить поклоны, прикладываться трепетными устами к шкатулкам со святыми для них мощами. А то вдруг еще и петь начнут или громко читать различные молитвы. Ну разве ведут они себя так вне храма? Вне святого для них места? Так же и у военных. Собираются они на святом для них плацу. Сначала стыдливо топчутся на месте, кучкуясь по своим подразделениям, а затем начинают вдруг одновременно крутить головами, особым образом перемещаться (выпятив грудь, гордо задрав подбородок и высоко выбрасывая вперед свои не естественно прямые ноги), громко и не всегда стройно поют, прикладываются устами к священному для них знамени, судорожно дергают во взаимных приветствиях руками и бодливо крутят головами. А что бы с ними, интересно, стало бы, с военными-то с этими, если бы они попробовали таким вот странным образом вести себя в быту?).
Наконец разрозненные ручейки влились в разлитое по плацу зеленое озеро военных. Откуда-то прорвалась и забилась отражениями по плацу звучная команда: «Становись!» И покрытая ряской озерная поверхность разом всколыхнулась и разлилась на ровные геометрические фигуры выстроившихся подразделений. Что-то очень рано встали. Сергей остался стоять на ступеньках перед входом в штаб. Стоял, безучастно взирая на знакомую с давних уже пор и уже серьезно наскучившую ему картину подготовки к очередным военно-увесилительным игрищам. Места ему в предстоящих игрищах определено еще не было и поэтому можно было позволить себе немножко расслабиться, взгрустнуть и задуматься. Но это ненадолго. Вот-вот должно свершиться чудесное в неожиданности своей появление командира с застывшим в строгом оскале морды его лица каким-нибудь очередным судьбоносно-волевым решением. В этот раз решений не намечалось. Но командир, видимо, по привычке выдерживал паузу. А может, торопиться ему в этот вечер было уже некуда? Кто его знает? Да и времени еще оставалось достаточно много до назначенного им срока. Обещал, правда, назначить и представить. Забыл, наверное. Заговорился, наверное, с какой-нибудь очередной рожающей свиноматерью по телефону. Небось ее самочувствием интересуется. Вот и не фига было этим военным раньше времени строиться. Но у военных ведь всегда как? Назначит, к примеру, самый старший воинский начальник построение большого количества военных на строго определенное время и все — процесс пошел, каждый военоначальствующий рангом ниже предыдущего определяет свой так называемый «зазор» и назначает для своего подразделения особое время построения. К примеру, назначил командир полка построение, допустим, на 9.00, тогда замкомандира обязательно назначит на 8.30, и дальше этот процесс движется по нисходящей, не теряя своей направленности. И, в конце концов, получается так, что командиры взводов начинают «строить» своих бойцов еще в 06.30. «Строить» (предварительно проверив порядок в прикроватной тумбочке) и осматривать их со всех сторон, периодически заглядывая в душу. Осмотрев и заглянув, взводные командиры приступают к принуждению подчиненных к устранению недостатков, поразивших безупречность их внешнего вида. Далее начинается совершенствование строевые навыков подчиненных и обучение их громкому приветствию вышестоящего начальства (здесь даже допускается иногда проявление чуждой всем военным мании величия: лейтенант, например, может потребовать называть себя исключительно полковником, чтобы подчиненные привыкли здороваться исключительно с полковником и в чудное мгновение приветствия старшего воинского начальника случаем не опростоволосились и не назвали его лейтенантом). Затем взводные командиры могут приступить к развитию вокальных способностей у своих подчиненных, и еще много-много чего они могут придумать, но ведь есть еще и ротные командиры. А ротные командиры тоже должны убедиться, что все взводы у них уверенно маршируют, поют и умеют по-военному здороваться.
И, в итоге, фальшиво недоуменному взгляду старшего воинского начальника, бодро выскочившего (ну чем не черт из табакерки!) в намеченное им самим время на плац для обозрения большого количества находящегося под его началом военных, предстает удручающая картина измученного воинства, мечтающего только об одном — скорейшем исчезновения из поля их воинского зрения этого свежерадостного «бодрячка». А «бодрячок» начинает прикидываться и изображать непонимание пред ним происходящего. Вроде как в каком другом, в небесном каком-то полку доселе служил он и этой приземленной действительности не знает. А в не знании своем ничего не понимает и понимать не хочет. «Здравствуйте, товарищи!» — истошно вопиет он. «Зрав-гав-жел-гав-тов-гав-пол-гав» — уныло вторят ему сотое за это утро приветствие усталые «товарищи». «Не понял! — взвизгивает бодрячок. — Вас, что с утра не кормили?! Зам по тылу, кормили Вы их сегодня? Не говном, я надеюсь, кормили? То-то же! Еще раз: «Здравствуйте, товарищи!» И так до тех пор, пока доведенные до состояния крайнего озверения военные не прокричат в ответ какую-нибудь перемешанную с матом ахинею, но громко и озверело так прокричат. Это сразу как-то успокаивает старшего воинского начальника, и начинает он долго и нудно о чем-то говорить. Ну, к примеру, о том, что надо там что-то искоренять. А, искоренив это все подчистую, необходимо начинать укреплять и неуклонно повышать, а иначе он чего-то там не потерпит и тогда — пощады от него не надо ждать никому. В общем, всегда у военных этих примерно так все и происходит. Наверное, будет так и этот раз.
А вот и он, разлюбезный подполковник Шахрайчук. Сегодняшний «бодрячок». Вечерний шоумен. Сейчас зажжет он не по-детски. Готовясь к этому действу Шахрайчук стремится четко выдержать время и вальяжно спускается по штабным ступенькам. Останавливается и удивленно смотрит на безмолвно приветствующего его старлея. Прикладывает руку в ответном приветствии и проникновенно осведомляется: «Вы, шо? Вы якого ообще-то, члена здесь стоите? Чему нэ в строю? Вы шо, нэ знаете, шо назначены замом командира роты? Ах, якой роты нэ знаете? И я обещал Вас назначыть и зара прэдставыть? Ах, ызвынайтэ, моглы бы уже все узнать за то врэмя, поки вы тут ошиваетэсь, ще в нас всего одна вакантна должност зама ротного. Во второй ротэ старшэго лэйтенанта Бчелкина! Вот нэхай Вас там и прэдставлають! Идытэ соби становитэся в строй. И швидче. Я поки жду. Нэ могу из-за Вас ничего начати».
Резко развернувшись, Сергей подчеркнуто неторопливой и прихрамывающей походкой отправился к указанной ему роте: «Ах ты, козел вонючий, — зло подумал он, — мало того, что по его милости пришлось говном почти час дышать, да еще спать придется под лестницей, так он еще и до представления не снизошел, мерзавец. Сломать решил меня, бездарь? На-ка вот, выкуси! Не на того попал! Так, а что он сказал про ротного? Пчелкин? Это ведь, наверное, тот придурок-«старлей», встретившийся недалеко от КПП? У него вроде тоже фамилия какая-то из жизни насекомых была? А может, все-таки, это другой какой старлей? Мало ли в Бразилии Донов Педров? Да нет, тот самый! Вон его надменная «треуголка» возвышается над локтем правофлангового бойца из второй коробки. Да-а-а, очень похоже на то, что влип ты, очкарик! Ладно, где наша не пропадала!? Прорвемся! Как говорится: меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют!»
Размышляя таким образом, Сергей добрел наконец до строя второй роты, привел морду своего лица в насмешливо— подобострастное состояние и с шутовским полупоклоном обратился к «Наполеону» в соответствии с действующими Уставными положениями:
Став в строй на свое «замовское» место рядом с «Наполеоном», Сергей вдруг услышал донесшийся откуда-то справа громкий шепот: «Просвиров, мерзавец, где тебя носило?!» Оглянувшись, Сергей узнал в улыбающемся источнике шепота своего однокашника по училищу Мишку Ильинского. «Слава Богу, — повеселело на душе его, — хоть одна родная рожа за целый день!»
Наконец, истомившийся командир, закончив судорожные свои переминания (может и не нервничал он вовсе, просто в туалет хотел?), скатывается с лестничных ступенек, а навстречу ему несется: «Равняйсь! Смирно! Батальон, дескать, для выполнения вечерних военно-ритуальных обрядов, вроде как, построен!» Почему это: «Вроде как?» Да потому, что пока командиры (по младше которые будут) не подсчитают свои «боевые штыки» нельзя точно утверждать, что батальон построен. А военные любят во всем точность. К тому же сегодня поверка, и простым счетом тут не обойдешься. Тут уже заслушивание живых голосов требуется. Ведь в отличие, от каких-нибудь там других коллективов, военных не только периодически проверяют, их еще и постоянно поверяют. (Как измерительные приборы. Можете отобрать на рынке у любого продавца весы и прочитать на них: «Дата очередной поверки ХХ. ХХ. ХХХХ»). Во время этой самой поверки военный должен сделать все возможное, чтобы ему поверили что он — это действительно он, а не его двоюродный брат-близнец или какой другой (упаси Бог!) однофамилец. При этом старшины поочередно, в соответствии с алфавитным списком всех военных, находящихся (или должных находиться) в подразделении, выкрикивают разнообразные фамилии, а названные фамилии громко отвечают: «Я!». Старшина сразу прыг-прыг к этой фамилии: «А чем докажете? Имеются ли соответствующие документы? Назовите девичью фамилию матери?» Поэтому-то ряды военных так всегда и чисты. Вражина какой-нибудь, даже если бы получилось у него как-нибудь в ряды эти строгие просочиться, был бы очень быстро изобличен. Самого изворотливого в фантазиях своих супостата хватило бы максимум на три поверки. А какие, порой звучали фамилий на этих поверках! Весь этнический состав многонационального населения страны Советов можно было изучить! Чего порой стоило старшине произнести, например, такую фамилию как — Курбан Керды Берды Оды Муххамедов? Или же чего стоило ему, подавляя приступы истерического смеха, выкрикнуть: «Рядовой, Укусисобаку!»? (При этом не всегда понятно было, называется ли это просто, по какому-нибудь случаю, фамилия рядового, или же это звучит ему суровый приказ?) А ведь были еще и Зъишьборщи и Рябокобылы, и еще многие-многие другие колоритные в конкретности своей фамилии попадались в многонациональной военной среде. Это сейчас сильно все упростилось — куда ткнись, везде напорешься на Иванова или Петрова. Начнешь изучать личное дело любого из них, и он, любой, обязательно окажется евреем. Вот такое ныне наблюдается кровосмешение и плагиат фамилий. Ранее евреи такого не допускали. Ну, разве только тогда, когда очень хотели покинуть Советский Союз, использовав заграничную командировку, тогда становились они вдруг кто Бронштейненко, кто Шниперсоненко, в общем, кто как в погоне за выгодой искажал свою фамилию. Встречались, правда, воинствующие какие-то беспредельщики, которые, воспользовавшись продажностью работников паспортного стола, вдруг становились однофамильцами героев революции или даже горячо любимых народом вождей. Один из них до того распоясался, что взял и назвался Лениным. А потом просто заходился в праведном своем возмущении: «Как, вы и Ленина за границу не отпускаете?!» Но это ведь все глотка мнимой свободы ради. А по другим случаям, как правило, — нет, не допускали евреи никаких компромиссов. Если и допускали, то только по совету лечащего раввина. Чтобы род, значит, не прерывался — для исправления в соитии каких-нибудь неправильно модифицированных генов допускали они порой смешение с инородцами. Наверное, это были правильные советские евреи. Евреи, которые уже давно уехали. А те, кто по каким-то причинам остался, принялись за яростное кровосмешение и беззастенчивое воровство фамилий.
Тем временем на плацу процесс переклички заканчивается и вступает в фазу командирских докладов, как положено по иерархии — снизу вверх. Докладов о наличии личного состава. Если количество фамилий совпадало с количеством громких отзывов и четких ответов на конкретно поставленные вопросы, то бодро так командиры докладывали по инстанции: «А у нас, понимаете ли, поверка произведена! И все, без исключений всяких, люди у нас налицо! Незаконно отсутствующих нет у нас! Абсолютно!» Если же намечались некоторые несовпадения, то тихо так и невнятно мямлили командиры, виновато глядя куда-то в сторону: «Мы тута пытались поверочку, значит, произвести. В общем, вроде бы произвели. И все у нас вроде бы в порядке, только вот прапорщик Окрошкин отсутствует. Так точно. Не могу знать. Мы думали, он в наряде, в автопарке, позвонили туда, а он уже, оказывается, три дня как сменился. Так точно, посылали посыльного. Не нашли. Жена говорит, уехал в командировку. На войну. Одел, урод, полевую форму, кобуру нацепил, попрощался трогательно, забрал почти все деньги и ушел. Обещал вскорости выслать многосотенный денежный перевод. Как же, держи карман шире! Пьет где-то в деревне, сволочь! Есть искать! Есть доложить!»
(Здесь необходимо привести следующие пояснения по выделенным в тексте словам. Слова эти должны быть каленым железом выжжены, вытравлены соляной кислотой из военного обихода. И вот почему.
Слово «положено» не имеет у военных никакого конкретного материального значения. Например, когда говорят, что военному положено что-то сделать — это, несмотря на свою заведомую нематериальность, обсуждению не подлежит и должно быть выполнено: «Вам положено каждое утро присутствовать на утреннем осмотре!» А вот когда военный приходит, к примеру, на вещевой склад и начинает чего-то там канючить из в полнее материального: «Дайте мне то-то, мне же раз в два года положено!» Ему говорят: «Так берите, если вам положено». «Вы же сами говорите. что нет у вас ничего!» — восклицает военный. «Вот-вот, значит и не положено ничего вам вовсе. А вы вводите нас в заблуждение, говорите: «Положено!» А мы, простачки-то, верим вам. Подбегаем к прилавку, глядь на него, — а там пусто» — отвечают огорченному военному кладовщики. И опять ничего материального! Даже такая поговорка у военных появилась: «Вчера ему не дали, а сегодня ему уже не положено!» Это означает примерно следующее. Младшим офицерам, например, положено выдавать теплое нижнее белье, а старшим уже нет, им не положено (старшие, по великому замыслу тыловиков, они в мороз должны уже на печках сиживать — пережидать, значит, должны они непогоду и временно на службе не появляться). И вот что из этого получается. Приходит, к примеру, какой-нибудь капитан на склад и слышит: «Нетути белья. В этот раз не привезли. Донашивайте то, которое мы вам три года назад выдали. Сносилось уже? Что же вы так неаккуратно с бельем-то обращаетесь? Всю зиму в поле? Ну и что? Вы что, сильно потеете, когда вокруг холодно? В общем, заходите периодически и спрашивайте. Можете с собой еще и подарочек какой-нибудь прихватить. Глядишь, что-то может и побыстрее у нас для вас найдется». Вот так и ходит капитан, пока майором не станет. А на складе как увидят майора, так и заходятся в восторге: «Ага, так вы уже майор! От всей души поздравляем вас! Желаем дальнейшего карьерного роста! Только вот ведь какая незадача получается — майорам-то теплое белье уже не положено! Так что мы вас безмерно уважаем и за подарки вам спасибо, но по этому вопросу к нам больше не обращайтесь!» Вот так и получается: «Вчера ему не дали, а сегодня ему уже не положено!»