Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
— Ей-богу, принесу!
— Вот те начальство на заду пропишет выкуп, — смеялся Степка.
Он стал на колени и обшарил карманы его камзола. Ощущение было такое унизительное, что Сергей весь напружился.
— Чего корежишься? Брать-то нечего… Эвона пожива — пуговка да бечевы кусок. Всыпал бы я тебе, барчук, в гузно, да хозяин не велел. Ну, дедка, я докладать пойду — поймали, мол. Пущай едет теперь жалиться с оказательством!
— Може, я схожу, а ты с им побудь, — опасливо сказал Ефимыч, — не набежали бы ослобонять.
— Не сунутся боле, — уверил Степка. — А мне, вишь, коней пора
Через минуту Сергей лежал на нечистой потрескавшейся лавке под оконцем. Жилой, кисловатый, курной запах охватил его. Стукнула дверь — Степка вышел. Звякнула железная закладка. Сказал что-то, и все стихло. Только яблони шелестят за поднятой, подпертой палочкой рамой да густо жужжат мухи. Вот разом две сели на щеку Сергея и не спеша поползли, противно цепляясь лапками о влажную кожу. Попробовал шевельнуть руками — куда! Новые путы, никак, крепче старых — мастер Степка вязать. Лежать неудобно — жестко и узко. Щека прилегла на сальную лавку, а если упереть подбородком, то ему больно и шея сразу устает.
«Что ж будет? — думал Сергей в смятенье. — Приедет их хозяин, будет надо мной потешаться, велит связанного вести в корпус к самому генералу. Вора поймали… Неужто Дорохов не выручит?»
Зашуршала трава. Что-то заслонило свет, — неужто он?
— Лежишь, барчук? — спросил голос Ефимыча.
— Отпусти меня, дед, — попросил Сергей. — Ей-богу, все деньги, что есть, нынче же тебе принесу, три рубля серебром.
— Омманешь, — уверенно сказал старик.
— Вот те Христос, не обману.
— Не, не могу, — помолчавши, вымолвил Ефимыч. — Что мне хозяин скажет? Как упустил? Кто развязал? А от твоёва наказанья, может, вам, барчукам, острастка выйдет, кончится моя маета. Вам что? Потрясли, убегли, схрупали да снова лезть собрались. А меня хозяин третьего дня ругал-ругал. «Где моя, спрашивает, любимая анисовка девши?» Да раз в ухо, два — в другое, да за бороду. «Ты, говорит, дрыхнешь цельну ночь, добро мое не берегешь!» — «Берегу, говорю, Матвей Митрич, не дрыхну нискольки». А ён: «Выстарился, сгоню тебя, слобожай сторожку…» А куда я денусь? Помирать мне где? Кто теперь наймет? Тулуп, ложка и гашник — все и хозяйство. — Старик помолчал, должно быть прислушиваясь, потом заговорил снова: — Вам сладости надо? Попроси опадышей, я завсегда дам… А зачем Турку моёва досмерти зашибли?
— Зашибли? Да кто ж, когда?
— Вот и когда… Вчерась в ночь, ваш же барчук, сюда залезши, токово в брюхо его сапогом шалыгнул, что вякнул сердешный разов пять да и завалился. Помаялся до полдён и сдох…
А с Туркой я годов десять прожил, сад окарауливали. Еще сын-покойник кутенком его за пазухой принес. Грел меня зимой, Турка-то… — Ефимыч помолчал. — Нет уж, пущай тебя хоть за Турку посекут, не надо и денег твоих. Спасибо, Степка сжалился, как про Турку сказал. «Ночую, говорит, у тебя, дедка, изловлю ворогов» И ладно вышло: может, хозяин помилует, не сгонит.
Старик отошел. Опять шелестели яблони, опять муха ползала по лицу, до теперь Сергей не замечал этого. Старческий голос
Кто-то осторожно шевельнулся за окном.
— Славянин! — услышал он совсем близко шепот Дорохова. — Приподними малость руки да пальцами не сучи…
Холодное лезвие подсунулось под ремень, двинулось туда-сюда, руки освободились, — ох, хорошо! Уперся на лавку, сел.
— Бери, режь на ногах. — Дорохов подал короткий нож. — Лезь скорей, да тихо, старик недалече землю копает.
Сергей с трудом протиснулся в оконце. Из травы выглядывал Васька Костенецкий, самый сильный кадет во всем корпусе.
Уже у забора Непейцын обернулся. Ефимыч с заступом на плече брел к караулке.
Все сошло благополучно. Сергей замыл и затер песком на Неве штаны и камзол и подсушил немного к началу строевых занятий. Только на груди осталось коричневое пятнышко. Видно, когда лежал под Степкой, раздавил опадыш. Яблочный сок ничем не ототрешь. «Чтоб помнил». — злорадно шептал, взглядывая на него, Сергей.
Но нет, и без пятна он не забудет того утра. Мысли о Ефимыче не давала покоя. Ведь своим побегом он подвел старика под гнев Коноплева. Но мог ли поступить иначе? Освобожденный Дороховым, остаться в караулке, чтоб быть позорно представленным генералу? Нелепо… Тогда что же?.. А не надо было лазить. Ведь как раз на прощанье дяденька говорил, что немало глупостей и подлостей сдуру за молодечество почитаются. Вот она, глупость, вот она, подлость! «Вам, барчукам, что? Потрясли, убегли, схрупали. А я куда денусь?» — слышал он шамкающий голос. Надо обязательно разузнать, как обернулось старику его бегство, да деньги снести, что б ни было… Ну хорошо, сам больше не полезешь, а другие? Ведь неминуемо подведут старика под расправу, даже если сегодня сошло благополучно. Хоть бы знать, кто Турку убил, по шее бы накостылять.
С Дороховым встретились после обеда.
— Что загрустил, Славянин благородный? Скоро вновь грянем на стан печенегов поганых, вволю добудем сладких плодов. — продекламировал Майор, взглянув на серьезное лице Сергея.
— Скажи сначала, как ты опять в саду оказался?
— Будто не ждал меня?
— Ждал, конечно, но все ж таки?
— Ну, когда парень понес тебя ровно агнца на заклание, я побежал в лагерь, чтобы чем вооружиться. Испугать того детину, а то и брюхо распороть — знай кадетов! Очень был зол, что тебя ему оставил. Подбегаю, а в палатке Костенецкий проснулся. Ну, думаю, вдвоем мы и Голиафа уложим. Сказал ему, он разом накинулся — и за мной. Боялись, как бы куда не утащили тебя сряду. Но от конюшни видим — парень в калитку вышел. Пождали малость — через забор и в траву. Тут старик пошел с заступом, начал яму рыть…
— А ты знаешь, зачем он рыл?
— Наверно, тебя живым закопать хотел… — пошутил Дорохов.
— Собаку его кто-то из наших так двинул, что околела.
— Ох ты черт!.. Так ведь не нарочно. — Дорохов насупился. — А и поделом — не кусайся! Теперь еще свободней будет. Пойдем завтра, мы с Костенецким детине за тебя шею намылим.
— Не пойду, Майор. И не поделом. Собака хозяину честно служила. А ты знаешь, что мне старик сказывал, когда я на лавке лежал? — И Непейцын передал слова Ефимыча.