Повесть о Сером Лисе: семейные ценности
Шрифт:
– А разве правила приличий не предписывают мне ночевать именно в этой спальне? – с легкой иронией возразила ему Эсперанса.
– Плевать я хотел на эти правила приличий, – ответил инквизитор, вставая и решительно подхватывая женщину на руки, – пойдемте, я покажу вам единственное место в этом доме, где вам стоит ночевать.
Несколько обескураженная его напором, певица могла только довольно улыбаться.
Глава 9.
Чуть позже, той же ночью, когда они, утомленные ласками, лежали в объятиях друг друга, Бьерн снова заговорил:
– Эсперанса, вы можете рассказать мне, как стали Серым Лисом?
– Боюсь, история получится долгой и довольно
– Я не против долгих историй, – тут же откликнулся инквизитор, – мне хочется побольше о вас знать.
– Тогда извольте, – начала она рассказ спокойным голосом. – Как я и говорила, все началось с моего брата Диего. Мне было шестнадцать, а ему двадцать один год, когда он вернулся из метрополии после обучения в университете. И он очень изменился за время учебы. Знаете, многие замшелые консерваторы сетуют, что образование портит молодежь, забивая им головы вредными идеями? Вспоминая моего брата, не могу не признать, что некоторая правда в их словах есть.
Бьерн только хмыкнул в ответ, вспоминая университетские проделки своих приятелей. А Эсперанса все также спокойно продолжала:
– Вернувшись домой, мой брат больше не верил в беззаботность нашей жизни. Он отчетливо видел, что наше богатство и процветание куплено ценой эксплуатации наших крестьян, украдено у бесправных аборигенов, загнанных в резервации, а порой, и выковано трудом рабов. Даже на нашей собственной земле, где наш отец был заботливым и рачительным хозяином, люди умирали от голода, пока я перебирала десятки бальных платьев. И каждое стоило больше, чем крестьянская семья могла заработать за год изнурительного труда. Да и все галантные доны, ухаживающие за мной на балах, были не лучше. А их представления о чести нередко приводили к кровавым последствиям. Диего щедро делился со мной своим видением мира и этой несправедливости. А еще своим планом. В университете он неплохо овладел фехтованием, чем не спешил хвастаться дома. Напротив, в обществе он изображал скучающего всезнайку, вынужденного сопровождать сестру в свет. А сам решил в образе Серого Лиса, народного мстителя из сказок аборигенов, тайно бороться с несправедливостью, которую видел.
– Юношеский максимализм? – Понимающе откликнулся Бьерн.
– Он самый, – согласилась Эсперанса, – поэтому закономерно, что однажды мой брат столкнулся с врагом, которого не смог одолеть, Доном Рамоном Пьетро. Он был страшным, беспринципным человеком, готовым на все ради власти и богатства. Диего узнал о незаконных золотых приисках, которые тот обрабатывал силами множества похищенных по всей провинции людей. Но дон Рамон не даром был самым безжалостным дельцом Пуэбло Нуэсто. Он сумел раскрыть инкогнито моего брата. С этого момента разоблачение одного означало разоблачение другого. Тогда брат и вызвал его на дуэль.
Вновь, как и при первом ее рассказе о тех событиях, инквизитор почувствовал, что от этих воспоминаний она сжалась в комок. Он тут же крепче обнял ее, утешая и согревая.
– И тогда вы сбежали? – Бьерн ласково убрал прядь волос, упавшую ей на лицо.
– Да, – холодным бесцветным голосом откликнулась певица, – я была посвящена в слишком многие секреты Диего. Мне помогла его возлюбленная, Роза. Она была простой циркачкой, и я присоединилась к их труппе. Меня не нашли. Честно говоря, – женщина рассеянно скользила рукой по груди Бьерна, но ее взгляд был устремлен в прошлое, – я плохо помню тот период своей жизни. Для меня все это было скрыто, как туманом, скорбью о брате. Вскоре наша труппа прибыла в Мария-де-ла-Плата, столицу Колоний. И один из театральных патронов предложил нам на зиму свой театр. Для артистов такого уровня это неслыханная, невероятная удача. Но у этой удачи была своя цена. Патрон затребовал в качестве платы меня. Роза, которая могла заступиться за меня,
Теперь уже руки Бьерна сжались на ее плечах от плохо скрываемых эмоций.
– Сколько вам было лет? – глухо спросил он.
– Семнадцать.
Она грустно улыбнулась, прежде чем возобновить свой рассказ:
– В известном смысле мне повезло. Мой первый любовник хотя и увлекался растлением невинных, но хотя бы, в отличие от многих ему подобных не любил калечить свои игрушки. Он предпочитал более утонченные моральные издевательства. Но знаете, оказалось, женское тело может ко многому приспособится, – еще одна странная, почти обреченная улыбка, – к тому же, за эти месяцы расцвел мой артистический талант. Страх – хороший учитель, и я быстро научилась показывать панику, покорность, ужас и другие эмоции там, где уже их не чувствовала, чтобы оградить себя от его новых фантазий.
Бьерн с каменным лицом слушал ее рассказ, пытаясь угадать, должен ли он обнять ее, чтобы прогнать эти воспоминания, или не прикасаться, чтобы не разбудить воспоминаний еще более страшных. Но Эсперанса продолжила говорить, словно ей после многих лет сдержанности и молчания необходимо было выпустить свою историю на волю.
– В общей сложности я провела у него четырнадцать месяцев, в течение которых во мне пробудилась магия. Я слышала, это случается от сильных потрясений.
– Да, – бесцветным голосом подтвердил инквизитор, – мы не знаем доподлинно, почему так происходит, но часто магические способности пробуждаются у молодых людей под воздействием эмоций. Некоторые даже считают, что характер эмоций влияет на вид открывающихся способностей.
Он постарался сосредоточиться на подробностях церковного учения о магии, чтобы не думать о том, чего Эсперансе стоили те четырнадцать месяцев.
– Не знаю, как для других, но для меня действительно похоже на то. Я страдала от боли и мечтала исчезнуть. В каком-то смысле так и получилось. Мне сразу же пришлось научиться прятать еще и магию, ведь он, не задумываясь, убил бы меня, если бы узнал о ней.
На этот раз Бьерн не смог сдержаться. Он обнял Эсперансу, словно бы закрывая своим телом и пытаясь совладать с чувствами, охватившими его. Гнев на неведомого злодея. Страх за нее. Сострадание. И чувство вины.
Инквизитор поймал себя на мысли, что эта история мучительно похожа на сотни других, которые ему приходилось выслушивать по долгу службы. Если скрывающегося мага удалось задержать живым, перед казнью его обязательно допрашивали. И во всех этих историях повторялось одно и то же: жизненные неурядицы, часто какая-то трагедия, сильные страшные эмоции, пробуждение магии и бесконечные изнуряющие игры в прятки с инквизицией и всем миром. А заканчивалось все всегда одинаково: взрывом или костром. И хуже всего было осознание, что Эсперанса была права в своих страхах. Если бы к нему самому пришел человек, пусть даже отпетый негодяй, и донес на незарегистрированного мага, он бы не сомневался, как должен поступить. И сколько среди молоденьких магичек, пойманных им за годы службы, было таких же жертв чужой жестокости? Не была ли одной из них убитая сегодня девушка? Он не хотел об этом думать и не мог не думать.
После сражения с вампиром, после разговора с Тифусом о чудовищах, после того как инквизитор решился не арестовывать Эсперансу, его привычная картина мира дала трещину. Он все еще понимал опасность магии и магического безумия как для самих магов, так и для других людей. Но он больше не мог признавать справедливым порядок вещей, при котором они подлежали отлову и безоговорочному уничтожению. И дело было не только в его растущей привязанности к женщине, оказавшейся магом. Он прекрасно понимал, что она стала лишь проводником идеи, через призму которой он увидел всю порочность системы, которой служил.