Повесть о Воронихине
Шрифт:
Как ни был молчалив и замкнут Андрей Воронихин, он скорее находил общий язык с проводниками, нежели молодой граф и месье Ромм.
– Дед, а дед, – обратился однажды Воронихин на ночном привале у костра к бородатому, длинноволосому мужику: – Верно ли люди бают, будто это ваши отцы и деды дорогу тут для Петра проложили?
– Верно, сынок, – отвечал старожил, – и я помню тех людей, как просеку учиняли от Нюхчи на Онего-озеро. А за главного, вроде подрядчика, определил государь простого солдата, а не то сержанта, головастого мужика каргопола Мишку Щепотьева. Ох, и ловкий и храбрый был тот мужик! Потом Щепотьев этот с малой толикой солдат шведское судно о пятидесяти пушках захватил, а сам погиб от ран многих. Петр ему похороны устроил, как енералу;
– А не слыхал, дед, долго строилась государева дорога, не было задержки Петру и его войску?
– Какое, сделали скорешенько! Царь позвал в те поры Щепотьева и говорит: «Ты, Михайло, здешних мест человек, знаешь натуру лесную, знаешь народ тутошний. Собери людей и лошадей, да чтоб в две недели дорога была готова, – мы по ней корабли протащим и всем войском пройдем…» – «Постараюсь, ваше величество, – ответил Михайло царю, – только дай, царь-батюшко, мне сто солдат вестовых – кликнуть по каргопольским и олонецким деревням и скитам клич своим именем, и все сделать постараюсь…» – «Бери сто солдат, – сказал Петр, – а мало будет, прибавлю». Ну и пошел тут приток людей в эти места, и пошел, да столько приехало людской силы от мала до велика! Лошадей тысяч десять было… Знамо дело, при каждой лошади два мужика, а то и три… Построили дорожку осудареву в десять дней. И войско вышло на озеро, и суда спустили, и парусы подняли. Петр собрал мужиков, царское спасибо сказал, нашим староверам доброе слово вымолвил: «Веруйте, – говорит, – в бога как хотите, воля ваша. Никаких притеснений вам ни от кого не будет. Я сам обожаю Никона, а протопопа Аввакума люблю за то, что упрям и настоятелен был, что те чугунный, царство ему небесное. Такие, как Аввакум, не сгибаются, их только силой ломать можно…» Наши мужики обрадовались такому царскому слову, вместе с солдатами «ура» прокричали, а Михайло Щепотьев тогда и говорит царю: «С этим народом, ваше величество, и не такие дела можно делать. Кремневый народ. Хоть в огонь, хоть в воду…»
– Похвально так рассуждать о предках, да и о Петре тоже достойно так говорить, – заметил Воронихин, слушая старика.
– А как же иначе? По заслугам честь, – ответил тот и, пошевелив палкой догорающий костер, продолжал: – И то надо сказать, царь был не заносчив. Я вам покажу деревню, покажу избу, где Петр на свадьбе пива жбан выпил за здоровье молодых, а в другом месте дите крестил. Младенца Олешкой нарекли в честь Петрова наследника. Тот тоже с царем в ту пору путешествовал. Да, говорят, незадачлив наследник-то у царя получился. Будто сам Петр и голову ему свернул… Бывают же нелады и в царских семьях… Хоть ты и наследник, а не будь дураком и не иди против отцовской воли. У нас, у простых людей, такое же заведение. Несогласие в доме – причина всякой порухи…
Старик было разговорился, но прервал рассказ, обратился к другому проводнику, что был помоложе, но бороду тоже носил с завитками, а волосы подвязывал тканой тесемочкой:
– Степка! Порыщи по лесу-то да собери сушняку посмолистее, дымом от господ комарье отогнать. Проклятущие, одного дыму и боятся. И всех жрут, несчастные, только пречистого Аввакума не трогали. Тоже садились и на протопопа, да чудесно проклятые подыхали…
Степка принес ношу смолистого пенья-коренья, и костер жарко запылал в белой северной ночи. Черный дым поднялся кудряво и разостлался над бесконечным лесом.
В селе Нюхче на Беломорском побережье путешественники долго не задержались. На попутных шхунах со зверобоями и рыбаками в поветерь, миновав Соловки и городок Онегу, добрались они до Архангельского корабельного пристанища. Этот город, когда-то любимый и посещаемый Петром, понравился Воронихину, но не каким-либо редкими архитектурными сооружениями – их не было, если не считать единственного в своем роде приземистого и тяжелого, толстостенного «Гостиного двора» с башнями на углах. План этого двора был составлен во времена Алексея
Полюбился Архангельск Воронихину своим расположением в дельте могучей реки, выходящей на морской простор, и казалось Воронихину, что при средствах да при наличии строительного камня, коим богаты беломорские берега, можно было отцам города позаботиться о постройке более капитальных сооружений. Но город тянулся вдоль реки цепочкой мелких деревянных домов, купеческих лабазов, рыбных складов, ветряных мельниц и хлебных амбаров. Город выглядел большой поморской бревенчатой деревней. Иногда улочки уходили от берега Северной Двины на восток, в зыбучее болото, на котором даже и мелких сосен не было, и только на мшистых кочках торопливо, в короткое лето, вызревали клюква и брусника.
«И Питер тоже на болоте, но красавцем вступил в жизнь, – думал Воронихин, осматривая Архангельск. – Трудно поверить, что когда-нибудь в неравном состязании с невской столицей Архангельский порт поднимется хотя бы чуть повыше на этих болотах…»
Жильбер Ромм в Архангельске, и в Кегострове, и в Соломбале встречал иноземцев, матросов и купцов – немецких, голландских, англичан и своих сородичей. Он вступал с ними в разговоры, расспрашивал о выгодах торговли в Архангельске. Не прочь был и «рейнского» по кружке выпить, да к тому же и ученик его Павел Александрович так за годы путешествий возмужал и окреп, что ему не возбранялась даже сивуха из орленого штофа. А при такой закуске, как в Архангельске на рыбных шхунах продавалась – палтусина и семга свежепросольная, – не выпивать грешно было. И сколько ни возражал Воронихин, Ромм говорил, усмехаясь и потряхивая головой:
– Кому же, если не Ромму, выпить рому, Андре? Мы и так во многом отказываем себе в жизни. Мы не святые отцы. Но и те любили выпить, соблюдая завет древнею мудреца-поэта:
«Запрет вина, – закон, считающийся с тем:Кем пьется, много ли и с кем.Когда соблюдены все эти оговорки, —Пить – признак мудрости, а не порок совсем!..»Жильбер Ромм пил мало, да и то в крайних случаях: при встречах с французскими корабельщиками. Проживая в Архангельске, он тщательно собирал и записывал в свой дневник сведения об этом городе, о мореходстве и торговле. Особо интересовался он, чем занимается народ в уездах и есть ли здесь люди не крепостные, в отличие от других губерний, а если есть, то как они рассчитываются с государевой казной за жизнь на земле?..
Ходил Ромм и в губернскую канцелярию, и в управление корабельными пристанищами, и даже к епископу под благословение подошел, дабы и от того выведать кое-что для своего дневника. Но епископ был осторожен, благословил его и, даже в беседу не вступая, огорошил строгановского гувернера ответом:
– Нечего мне поведать вам, да и удивите ли вы кого своим писанием? Бывал тут господин академик Лепехин, он все записал. Вам трудиться чего ради? Ступайте с миром…
Из Архангельска всей компанией пустились в плаванье по Северной Двине к старой вотчине Строгановых Соли-Вычегодской. И тут, на пути бойком, двинском, шли встречные суда с грузом товаров для торга с иноземцами и обгоняли их бурлацкие ватаги из устюжан и зырян, тянувших караваны судов на юг, к Усткму, Тотьме и Вологде.
Привольно жилось на этой путине Ромму и Павлу. Прохлаждались они на палубе расписной барки, развлекались игрой в карты, выходили на берега там, где хотелось, в попутных селах Копачеве, Конецгорье, в Красноборске и всюду, где было им желательно, чтобы подивиться на строения, на северный деревенский народ.
Воронихин успевал наскоро рисовать деревянные церкви и такие избы, что при Иване Калите были из лиственницы срублены, на синь-горюч камень поставлены и со всех сторон ветрами обвеяны, и стояли те избы до той поры, пока не сразит их огонь. Альбом воронихинских рисунков дополнялся с каждым днем.