Повесть о юности
Шрифт:
В зале установилась необыкновенная, настороженная тишина. Все затаили дыхание и ждали, что скажет этот, так горделиво вошедший сюда, человек. Но человек этот ничего не решился ответить на поставленный ему вопрос. И все облегченно вздохнули: человек не решился сказать фальшь.
Облегченно вздохнул и директор и только для того лишь, чтобы закрепить эту определившуюся уже победу, сказал:
— Так что, товарищ Сухоручко, отставим в сторону свои обиды и будем смотреть на вещи, как взрослые люди. Готовя детей к жизни в обществе, мы должны
Вошел Сухоручко, стал на указанное ему место, заложив руки за спину и слегка покачиваясь.
— Ты что качаешься, как мачта в бурю? — спросил директор.
— Это соответствует моему положению! — ответил Сухоручко.
— Бурю переживаешь?
— Мертвую зыбь.
— Вот он! Весь тут ваш сын! — обращаясь к отцу Сухоручко, воскликнула Зинаида Михайловна.
— Стань как следует, Эдуард! — негромко сказал тот.
— Ну, в чем же причина всех твоих неудач и проступков? — спросил Сухоручко директор.
— Я исправлюсь, — ответил тот давно заготовленную фразу, которая, по его мнению, от него и требовалась.
— Готов верить! — сказал директор. — А все-таки: в чем же причина?
Сухоручко молчал, долго молчал. И чем больше длилось это молчание, тем тягостнее становилось взрослым, пожилым, а частью и седым людям, которые собрались здесь, тратили на него силы и которые ждали от него сейчас какого-то проявления мысли, сознания. И, как бы выражая это общее настроение горького разочарования, директор сказал:
— Меня поражает твое молчание. Ну, неужели ты ни о чем не задумываешься? Ни об учении, ни о жизни, ни о своем будущем, ни о том месте, которое ты думаешь занять в общей борьбе народа?
— Ты скажи откровенно, Эдуард! В чем дело? — попробовал подбодрить отец сына.
Сухоручко опять помолчал, снова начал было качаться, но остановился, посмотрел по сторонам, избегая, однако, глядеть на учителей.
— Отчасти была моя вина… — пробормотал он наконец.
— В чем? — спросил директор.
— Несознательно относился к работе…
— Это отчасти. А еще что?
Но как ни старался директор вытянуть из него хоть что-нибудь разумное и членораздельное, Сухоручко так ничего толком и не сказал.
— Ну, что будем решать? — спросил директор, обращаясь к собранию. — Есть предложение: за систематическое дезорганизующее поведение в классе ученика Сухоручко из школы исключить.
— Алексей Дмитриевич! Можно? — Полина Антоновна поднялась. — Здесь, за дверью, находится секретарь комсомольского бюро нашего класса Борис Костров. Если вы разрешите, я бы просила заслушать его.
— Зачем это? — раздался чей-то недоумевающий голос.
— Случай несколько необычный, но… попробуем! — согласился директор.
Полина Антоновна позвала Бориса. Он вошел внешне спокойный, хотя в душе очень волновался, и, получив слово, сказал:
— Мы, комсомольское бюро девятого класса «В», просим педсовет…
— Педагогический
—…просим педагогический, совет, — не смутившись, продолжал Борис, — не исключать ученика Сухоручко, дать ему возможность исправиться. Мы берем его на свою ответственность и обещаем ему помочь.
— А вы сознаете свою ответственность за это? — спросил директор.
— Да, сознаем.
— Каково будет мнение педагогического совета? — директор обвел взглядом присутствующих.
— Я думаю, это нужно решить в отсутствие учеников, — заметил Сергей Ильич.
— Решено, — согласился директор. — Вы свободны! — сказал он, посмотрев на Бориса и Сухоручко.
Когда тот и другой вышли, с места вскочила Варвара Павловна, учительница географии.
— Я не понимаю! До каких пор мы будем нянчиться с такими типами, как Сухоручко!
— Призываю вас к порядку, Варвара Павловна. Об учениках нужно говорить, как об учениках, — заметил директор.
— Виновата! Оговорилась! — призналась тут же Варвара Павловна и взволнованно провела рукою по раскрасневшемуся лицу. — Но ведь это немыслимо! Мы же в конце концов тоже люди, с нервами, с болезнями и с ограниченными силами, люди часто пожилые, уставшие. И вот молодому, упитанному Митрофанушке — так-то, я думаю, можно сказать? — разрешается безнаказанно мотать нам нервы, издеваться над нами, наконец, совершать преступления… Подделка справки — это же подлог, преступление! И вместо того чтобы привлечь его к ответственности, Полина Антоновна разыгрывает здесь перед нами какую-то романтическую мелодраму с подставными фигурами. Я не понимаю этого!
Маленькая, кругленькая, она стояла в воинственной позе и сердито смотрела на Полину Антоновну. Было похоже, что она собирается дать ей большой и настоящий бой. Но Варвара Павловна неожиданно села и уже с места повторила:
— Не понимаю!
Тогда поднялся Владимир Семенович. Сняв пенсне и держа его перед собою, он проговорил:
— Варвара Павловна выступила несколько экспансивно, но, с одной стороны, правильно. История с учеником Сухоручко приняла у нас действительно неправомерно затяжной характер.
— А разве с ним с одним? — раздался чей-то голос с верхних скамей.
— Не с ним одним! Согласен! — Владимир Семенович повернул в ту сторону свое пенсне. — Но в данном случае мы говорим о Сухоручко. И вот я думаю: а что, если мы такого молодого человека сегодня исключим из школы, поставим его вне коллектива? Я представил себе это и усомнился. В другом случае это, может быть, нужно было сделать, и я бы голосовал за исключение. Но в данной ситуации… Здесь я не согласен с Варварой Павловной, с ее иронией относительно мелодрамы и прочего. Мы все знаем Полину Антоновну, и я очень уважаю ее педагогическое умение. И если она берется, если ее ученический коллектив, в который я тоже верю, берется еще поработать с этим молодым человеком, — я думаю, у нас нет никаких оснований отказывать им!..