Повесть о юности
Шрифт:
— Да разве дело здесь в одном Сухоручко? — возразила ему Анна Дмитриевна. — Разрешите вам сказать, что я в своем классе тоже обнаружила фальшивую справку из той же самой поликлиники, и ученик сознался, что он достал пустой бланк у того же Сухоручко, выменял на что-то. У меня о Сухоручко и родители говорят. Он стал знаменитостью школы, на него смотрит самая отсталая и неорганизованная часть наших учащихся. И если мы спустим ему, это отзовется везде — и у меня, и в любом пятом или шестом классе. Значит, все можно!
Много еще говорилось и за и против сделанного
— Я понимаю, товарищи, всю сложность решения этого вопроса, но за частными мотивами не будем забывать общего и принципиального: все ли нами сделано по отношению к данному ученику и все ли возможности использованы? Можно возмущаться, можно опасаться, но нельзя игнорировать факт вмешательства детского коллектива. Поэтому я предлагаю: удовлетворить ходатайство комсомольского бюро девятого класса «В» и меру исключения из школы по отношению к ученику Сухоручко сегодня не применять.
— До первого нарушения! — добавил Сергей Ильич.
— До первого нарушения! Согласен! Другие предложения будут?
Других предложений не было.
Но Сухоручко понял это по-своему — как послабление, Как продолжение «игры в бирюльки» — и очень скоро забыл о сделанном ему предупреждении.
С начала года в школе был установлен такой порядок: при входе в школу каждый ученик должен был предъявить дежурному свой табель. Первое время такой порядок соблюдался строго, потом внимание к нему ослабело. На последнем педсовете директор снова напомнил о нем. Начались новые строгости и новые недоразумения.
Сухоручко как-то раз забыл табель и попытался обойти контроль. Но дежурный, ученик седьмого класса, задержал его. Сухоручко попробовал вырваться, однако дежурный, один из лучших учеников в школе, только что принятый к тому же в комсомол, решил не сдаваться. Сухоручко, отбиваясь, ударил его локтем в нос. Подоспевший дежурный учитель увидел такую картину: семиклассник с окровавленным носом вцепился в рукав отбивающегося от него Сухоручко, другие семиклассники хватали Сухоручко за руки и не давали ему уйти.
В тот же день этот случай обсуждался на учкоме, и приказом директора Сухоручко был исключен из школы.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Муж Полины Антоновны частенько подсмеивался над одной чертой ее, выработанной профессией: увидеть какую-нибудь мелочь и вдруг обнаружить в ней неожиданный и скрытый для поверхностного взгляда смысл. Полина Антоновна с удовольствием отдавалась на свободе такому занятию, особенно если дело касалось детей.
…Короткая остановка троллейбуса. В вагон вскакивает остроглазый мальчуган лет десяти и, обернувшись, кивком головы приглашает за собою своего товарища. На лице того — смятение чувств. Ясно, что у обоих приятелей нет денег на билет, и если один перешагнул это препятствие не задумываясь, то другой колеблется: и хочется и колется!
И Полина Антоновна думает: «Кто из них прав и что лучше — смелость, переступающая границы дозволенного, или безгрешная, добропорядочная трусость?»
…Вагон метро. Народу мало, и, пользуясь этим, по всему вагону из конца в конец с шумом и смехом бегает развеселившаяся девочка лет пяти. Пассажиры улыбаются, кое-кто заигрывает с нею и переглядывается с ее тоже улыбающейся матерью. А у Полины Антоновны опять мысль: «Хорошо это или плохо? Что это — растущее ощущение внутренней свободы человека или зародыш будущей развязности и бесцеремонности?»
…Полина Антоновна проходит мимо известной в Москве женской школы. Только что кончились занятия. Ученицы группами выходят на улицу. На тротуаре против школы стоят две девочки, очевидно подруги, и разговаривают. Вдруг подкатывает «зис» с белыми колесами и, прошелестев шинами, тормозит. Одна из девочек скрывается за распахнувшейся перед нею дверцей машины, другая, помахав подруге рукою, идет домой пешком. И — новые мысли: «Кому из них лучше будет в жизни? Что растет в душе одной и что — у другой? И что думает отец, посылая свою служебную машину за дочкой?»
…Полина Антоновна едет с мужем в театр. Народу в троллейбусе не так уж много, несколько мест на задних сиденьях свободны. На одной из остановок, едва открылась дверь, раздался звонкий детский голосок:
— А почему не на такси?
— Лезь, лезь! — отвечает молодой женский голос.
В вагон входит красивая, хорошо одетая женщина с мальчиком лет пяти, толстеньким, краснощеким, в меховой шубке из цигейки и такой же шапочке.
— Как медвежонок! — улыбнувшись, кивает на него мужу Полина Антоновна.
Но не успела она это сказать, как мальчик, пока мать берет билеты, громыхая валенками с калошами, проносится мимо нее через весь вагон и, остановившись у передних мест, громко кричит матери:
— Мам! Тут все места заняты!
— А мы вот здесь сядем! — говорит мать, готовясь сесть на свободное место в конце вагона.
— А я там не хочу. Я здесь хочу!
— Не капризничай, Бобик! Иди сюда!
— А я здесь хочу!
— Но ведь эти места заняты. Ты же видишь? — вмешивается Полина Антоновна.
— Так это же детские места! — нисколько не смутившись, отвечает краснощекий медвежонок.
Один из пассажиров молча встает и уступает место. Мальчик садится, разваливается, болтая ногами. Мать подходит к нему.
— Ты не забудь, пожалуйста, про мор-роженое, — говорит мальчик, старательно выговаривая букву «р». — Ты обещала!
— Хорошо, хорошо! Куплю!
Мальчик минуту молчит и потом, глядя на мать снизу вверх, тянет капризным голосом:
— Ма-ам! А я к окошку хочу!
— Ух, милый мой! Ну, иди, иди! — певучим голосом откликается сидящая рядом с ним, у окна, умильного вида старушка в черном полушалке и меняется с ним местами.