Повесть о юности
Шрифт:
— Хорошо, Полина Антоновна! Я сама никуда не поеду. Я над ним, как курушка, буду сидеть! И от Додика я его оторву! Это все оттуда идет!.. Не позволю больше! Не дам!
— Ну, хорошо! Давно бы так-то, — протянула Полина Антоновна.
Это давало ей новую и неожиданную надежду в решении той сложнейшей задачи, которая перед ней встала: вновь ввести в коллектив ученика, исключенного педагогическим советом и восстановленного в нарушение воли совета, — ввести и к тому же без твердой уверенности в том, как и каким войдет он теперь в коллектив.
Об этих сомнениях своих она сказала в свое время директору, когда получила его распоряжение о возвращении Сухоручко.
— Я
Полина Антоновна договорилась с активом класса, потом этот вопрос обсудили на комсомольском собрании и решили: Сухоручко встретить без «оркестра», но встретить как старого товарища и поговорить с ним откровенно, как следует. Так и сделали. Сухоручко дал слово исправиться, ему дали слово помочь.
Против помощи возражал только Игорь Воронов.
— Помогать нужно тем, кто не понимает, кто хочет, а не может. А если человек не хочет, зачем его баловать и у других время отнимать? Его, наоборот, загрузить нужно, пусть докажет, что осознал.
С Игорем соглашались; но всем ясно было, что сейчас, в конце года, когда у Сухоручко назревают три годовых двойки, без помощи ему не обойтись.
Так и решили: общественную работу Сухоручко дать небольшую — выпуск двухнедельного бюллетеня «События в Корее», а для помощи в учебе прикрепить к нему Витю Уварова — по химии, Феликса Крылова — по физике и Валю Баталина — по математике. От помощи по английскому Сухоручко отказался, обещав все догнать самостоятельно.
У Вити и Феликса дела пошли как будто бы хорошо, но у Вали с его подопечным скоро начались осложнения. Сухоручко всегда относился к Академику слегка иронически, с усмешечкой и теперь не мог сразу отказаться от удовольствия называть его по старой памяти «манюней». Валю это обижало, но он держал себя в руках и старательно разъяснял то, что считал нужным и важным. Но чем больше он старался, тем больше злило его легкомыслие Сухоручко — он ведет логическую нить, а тот пренебрежительно машет рукой: «А ну ее к аллаху! Ты скорей!» А как можно скорей, когда все до конца не продумано.
— Он просто не умеет думать! — говорит Валя Борису. — Или не хочет! Конечно, не хочет.
Вот Валя искоса наблюдает за Сухоручко на уроке литературы. В результате появляется новая заметка.
На парте перед скучающим Сухоручко лежит грязная и мятая тетрадка. На обложке ее надпись: «Тетрадь ни по чему». Надпись окаймлена какими-то каракулями и неизвестно что означающим словом «безжалостный».
Сухоручко ужасно скучно. Выражение у него такое, точно он смотрит неинтересную картину в кино. Он зевает, тупо глядит перед собой, пропуская сквозь уши далекие и туманные фразы учителя литературы. Затем он лениво раскрывает тетрадь, и на ней появляется голова с усами и бородой, в турецкой феске. Под головой подпись: «Симеонов-Пищик». Дальше авторучкой новейшего образца пишется текст: «Чехов — новатор. Он перенес действие с внешней обстановки на внутренний, психологический мир героев».
Затем идут грязные, исчерченные страницы, заполненные усатыми и бородатыми рожами, — наверное, тоже Симеоновы-Пищики.
На одной из страниц красуется заголовок: «Горький о Чехове», а под ним и над ним летят самолеты новейших конструкций, очевидно самого Сухоручко. Между самолетами затерялись фразы:
«Самым большим злом он считал порядок, существующий в России, но не знал, как его изменить.
«Громадное воспитательное значение произведений Чехова…»
«…Чехов — великий…» и т. д.
И скучно Сухоручко, и грустно, и ужасно хочется спать. Как ему все надоело!
А на улице весна, и отзвенела капель, и набухают почки, и так ослепительно светит солнце, и никак не хочется сидеть здесь, в душном классе, и слушать что-то о Чехове!»
Эта заметка вызвала большие споры в редколлегии.
— Очень хорошо! З-замечательно! — сказал Витя Уваров. — Но стоит ли?.. Мы его так много били, а теперь… Может, подождем?
С Витей и соглашались и не соглашались, спорили, советовались с Полиной Антоновной и в конце концов решили заметку поместить.
Результат от этого получился совсем не тот, какого ожидали. Все газеты были полны тогда сообщениями о войне в Корее. На бюро в связи с этим была намечена целая программа мероприятий: и подробная политинформация, и статья в классной газете, и специальный выпуск бюллетеня. Когда Борис передал Сухоручко это поручение, тот злым голосом буркнул:
— А ну вас!.. Не буду! Вам все равно не угодишь. Все плохо!.. За что меня опять в газете протащили?
Полина Антоновна решила позвонить об этом Ларисе Павловне, и Сухоручко на другой день принес готовый бюллетень с вырезками из газет, фотографиями.
— Ну как?.. Так, что ли? — хмуро спросил он Бориса.
— Ну что же, хорошо!
— Можно вывешивать?
— Вывешивай!
И наконец новое и неожиданное явление: Сухоручко взялся за рубанок. За это Полина Антоновна была бесконечно благодарна Сергею Ильичу, учителю физики.
Начав когда-то со своего нашумевшего в школе «сабантуя», он упорно и последовательно завоевывал с тех пор одну позицию за другой для своей физики. Его физический кабинет стал считаться по своему оборудованию одним из лучших в районе. Но далеко не одним оборудованием гордился теперь Сергей Ильич, когда говорил, что физика в школе выходит из небытия. Гордился он и своими помощниками: ими он считал ребят, актив физического кабинета, а через посредство ребят — и родителей, охотно помогавших ему, кто чем мог. Ребята приносили ему проволоку, куски фанеры, гвозди, разные железки, от родителей он получил в дар школе штангенциркуль, микрометр, индикатор, предельные калибры, не говоря уже о мелком инструменте.
Так при физическом кабинете, в маленькой боковой комнате, образовалась мастерская — рабочая комната. В ней делались ручки для инструментов, ящики для коллекций минералов, подставки для приборов и даже некоторые простейшие приборы.
Организовал Сергей Ильич и несколько кружков, в том числе фотокружок. В него он вовлек теперь, по просьбе Полины Антоновны, Сухоручко. Сергей Ильич поручил ему организацию фотовитрины о предстоящем общешкольном празднике песни. Сухоручко взялся за это дело, но вскоре усомнился, достаточно ли будет света в зале, где должен был проводиться намечавшийся праздник.
— Давайте делать подсвет! — предложил Сергей Ильич.
Решили делать «подсвет» на тысячу свечей, и Сухоручко взялся за рубанок, пилу и молоток. На празднике песни он, как заправский фотограф, появлялся то там, то здесь, снимал слушателей, снимал исполнителей, жюри, и сделанный им «подсвет», который он называл «Юпитером», то и дело вспыхивал в зале.
— Порядок, — улыбается он в ответ на ободряющий взгляд Полины Антоновны.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ