Повесть о юности
Шрифт:
Положение осложнялось тем, что класс был один, без классного руководителя. А в силу класса Сухоручко не верил, главное — не верил в его добрую волю. Жизнь и успехи класса он всегда объяснял с точки зрения полюбившейся ему древнерусской формулы: «Царь указал, бояре приговорили». Даже урок, который он получил в прошлом году, не заставил его внести поправку в эту формулу, а еще больше убедил его в правильности ее: во всем он винил Полину Антоновну. Это она «шпионила» тогда и раскрыла его проделку со справкой, это она настроила директора, учителей, а потом и родителей, она подстроила
— Коллектив, коллектив!.. Какой у нас коллектив? Без вас никакого коллектива бы не было. Это все вы, Полина Антоновна!
Поэтому, обидевшись на класс, Сухоручко быстро учел, что теперь нет этого всевидящего глаза и этой воли, которая все держит в своих руках, — теперь можно помериться и посчитаться: кто кого? Война так война, — я вам докажу!
Борис попробовал поговорить с ним, усовестить.
— Ты совсем не так, совсем неправильно отнесся к решению комсомольского собрания, — говорил Борис. — Если ты действительно стремился в комсомол, ты должен был сделать из того, что тебя не приняли, выводы для себя, а ты…
— Вот я и сделал! — вызывающе ответил Сухоручко. — Вы думали, я у вас в ножках буду валяться?
— Ты этим доказываешь только то, что комсомольская организация была права в своем решении, — сказал Борис. — Сам же и доказываешь!
— Ну и что ж!.. Ну и доказываю! Теперь мне все равно!
— Значит, тебе вообще все равно!
— Ну и что ж!.. Ну, и вообще! — упрямо стоял на своем Сухоручко. — А ты что? Перевоспитать меня хочешь?
— Дурак ты, Эдька! — попробовал Борис перейти на фамильярный, товарищеский тон. — Ну что ты в бутылку лезешь? Ну что ты этим добьешься? Мы думали…
— Вы думали, что я из-за института в комсомол поддаю? — зло перебил его Сухоручко. — Ну и пусть! Ну и думайте! Сухоручко — хулиган! Сухоручко — карьерист! Ну и думайте!.. И вообще, чего ты ко мне пристал? Пошел к черту!..
Потом ко всему прибавилась безобразная история с Майей Емшановой. Сухоручко приметил ее давно, однако Майя его явно избегала. Сначала он не верил этому — в компании Додика не допускали и мысли, чтобы девочке не нравились ухаживания мальчика. Потом ему стало обидно, и он начал преследовать Майю, пока не был задержан швейцаром женской школы.
После этого мальчики решили, что на совместное собрание с девочками класс не может прийти, не решив вопроса о Сухоручко.
Председатель собрания, Игорь Воронов, сурово взглянул на Сухоручко и сказал:
— А ну! Выходи!
— А почему? — с развязной улыбкой спросил Сухоручко. — Зачем выходить? Я и отсюда могу!
— Я тебе говорю: выходи к столу! — повторил Игорь.
— Ах, ах! Скажите пожалуйста! — продолжал паясничать Сухоручко.
Борис видел, как напрягся Игорь, делая усилие над собой, чтобы не выскочить из-за своего председательского стола, не схватить Сухоручко за шиворот и не поставить его здесь, рядом с собою, на виду у всех. Ребята тоже притихли, следя за ходом этого поединка. Глаза у них разгорелись, в
Вася Трошкин наконец не выдержал и схватил Сухоручко за грудь.
— Ты что ж?.. Ты долго будешь?
— Трошкин! Сядь! — не своим голосом крикнул Борис.
Он чувствовал, что если не остановить, то вслед за Трошкиным сейчас сорвутся все — и закричат, и зашумят, и получится свалка, драка, скандал. Все это, очевидно, с такой силой выплеснулось в его окрике, что Вася тут же отдернул руку и послушно пошел на свое место и только проворчал:
— А что ж он?..
— Сухоручко! Выходи к столу! — со всей силой спокойствия и со всей силой решимости еще раз негромко проговорил Игорь.
— П-жалуйста!
Сухоручко пожал плечами и вразвалку пошел к столу, повернулся лицом к классу и сделал жест развязного конферансье. Он рассчитывал на улыбку, на смех, на то, чтобы перевести все в шутку, но этого не получилось — ребята были настроены по-боевому. И так же по-боевому они принялись обсуждать его поведение — упрекали в несознательности, в отсутствии чувства товарищества, в эгоизме, в легкомыслии, во всем, в чем только можно было обвинить человека, не признающего законов коллективной жизни.
Но на Сухоручко все это мало действовало, — он продолжал паясничать, отшучиваться, строил гримасы и заводил самые нелепые препирательства.
— А что с ним возиться? — встал вдруг Миша Косолапой. — Объявим ему бойкот — и все! Раз он ничего признавать не хочет!
Эта мысль была такой неожиданной, новой и в то же время так четко выражала настроение класса, что она всем понравилась. Понравилась она и Борису.
— Наш коллектив брал Сухоручко под свою ответственность, — сказал он. — Мы за него слово давали педагогическому совету…
— А кто вас просил? — повернулся к нему Сухоручко.
— Хам ты!.. Хам! Ты кончаешь школу, — а кто ты есть? — окончательно забыв о своих председательских обязанностях, вскипел вдруг Игорь. — Проголосуем?.. Кто за бойкот Сухоручко?
Сразу же взметнулся лес рук. Все это произошло так быстро, что никто не успел даже задаться вопросом: а в чем же в сущности должен заключаться этот бойкот?
— Переходим к следующему вопросу! — объявил Игорь. — О подготовке к выборам — о монтаже.
— А мне? — спросил Сухоручко. — Садиться, что ль?
— Дело твое! — ответил Игорь. — Мы не считаем тебя членом своего коллектива.
Сухоручко пошел на свое место. Валя Баталин, с которым он сегодня сидел, встал и пересел на другую парту. Сухоручко криво усмехнулся и, перегнувшись через пролет между партами, что-то спросил у Феликса. Феликс отодвинулся и ничего не ответил. Сухоручко попробовал подать реплику выступавшему Вите Уварову. Витя остановился, переждал и потом продолжал говорить, начав точно с того слова, на котором его прервал Сухоручко.