Повесть о юности

Медынский Григорий Александрович

— Подождите, подождите!.. Ребята! Давайте по очереди!..

— А мне кажется, вопрос вообще нужно разграничить, — вмешалась Зинаида Михайловна. — В нем много как бы отдельных вопросов: о бойкоте и о принципиальном отношении к нему, о Сухоручко, о решении классного собрания, о роли комсомола в этом решении, о Рубине. Во всем этом нужно разобраться отдельно.

— Зинаида Михайловна права, — сказал директор. — Вопрос действительно сложный, и, чтобы упростить его, я прямо выскажу свое мнение о бойкоте. Что значит бойкот? Это отлучение от коллектива. А какое же это воспитание — отлучение от коллектива? Мы в коллективе должны воспитывать людей, коллективом воспитывать! Так что в этом вопросе десятым классом

«В» была допущена явная ошибка. И как бы Костров ни объяснял дело обстановкой, нужно прямо сказать: допущена ошибка! И в первую очередь ошибка допущена им. Он комсомольский руководитель класса, и как руководитель он в данном случае оказался не на высоте. В чем заключается искусство руководства? Вы знаете эти черты общественного деятеля ленинского типа: чтобы он был на высоте своих задач, чтобы он в своей работе не спускался до уровня политического обывателя, чтобы он был свободен от паники, от всякого подобия паники, чтобы он был мудр и нетороплив при решении сложных вопросов, где нужна всесторонняя ориентация и всесторонний учет всех плюсов и минусов. И я бы упрекнул Кострова в том, что в очень сложный — не отрицаю этого! — в очень сложный момент жизни класса он не в полной мере оказался на высоте своих задач и, выиграв одно сражение в споре с девочками, проиграл другое. Согласен, Боря?

— С этим согласен. А вообще…

— А ты сам же говорил против «вообще»! — улыбнулся директор. — Кстати сказать, ты очень правильно говорил: истина конкретна, и то, что правильно в одной обстановке, может оказаться совершенно неправильным в другой. Но обстановка-то в данном случае создана чем? Тем, что ты как руководитель или вы, бюро, как руководители класса не проявили необходимой трезвости, выдержки и хладнокровия, которые от вас требовались в этой ситуации, и класс пошел по пути стихийных решений. Правильно это?

— Правильно! — вынужден был опять согласиться Борис.

В том же духе высказался и представитель райкома комсомола, заведующий отделом школьной молодежи. Высокий, стройный («физкультурник», — подумал Борис), с тонкими чертами лица, он все время что-то записывал у себя в блокноте и потом, выступая, иногда заглядывал в него.

— Я хочу сказать еще об одном сильном на вид аргументе Кострова — о Макаренко. Ампутация!.. Но ампутация и бойкот — это все-таки вещи разные. Ампутация, к тому же, производилась Макаренко во имя спасения коллектива, зачатков коллектива от стихии. А у вас?.. Разве у вас такой коллектив, что его нужно спасать? Мне кажется, что Костров соединил здесь разные понятия…

— И механически перенес их из одной обстановки в другую, — добавила Зинаида Михайловна.

— Вот здесь кто-то говорил, — продолжал представитель райкома, — что бойкот на Сухоручко подействовал, он несколько притих. Все, как здесь говорили, проверяется практикой. Но практика тоже разная бывает. Можно и по физиономии набить. Действует это? Иногда действует. Но… Давайте уж лучше будем действовать по-советски, по-комсомольски. Да и где вы видели бойкот? Где слышали?.. В партии он не применяется. А мы по партии должны равняться! Где еще?.. Да нигде не применяется! Нет, это, конечно, ошибка! В чем она заключается? Вопрос не был предварительно подготовлен и продуман. Это — раз! Второе: неправильно велось собрание, а потому и на собрании вопрос этот не был достаточно серьезно и всесторонне обсужден. Все это я считаю нужным указать бюро десятого «В» класса и его секретарю Кострову.

Рубин торжествовал. Он старался придать себе скромный и достойный вид, но во взглядах, которые он исподлобья бросал на Бориса, сквозило откровенное злорадство: «Ну что? Взяли?»

Но в самый разгар его торжества, когда представителем райкома были сформулированы уже пункты решения, поднялся Игорь.

— А я не согласен, —

сказал он. — Костров виноват в том, Костров виноват в этом… А Рубин?..

Стоя в своей неизменной позе, опершись левой рукой о бедро, он посмотрел на директора, Кожина, представителя райкома, точно хотел сказать, что, при всем его уважении к ним, у него есть своя голова на плечах и свое мнение.

— Я не знаю… — начал он. — Может быть, методически это и неправильно, а для нас правильно, и никакой ошибки здесь не было. Я так считаю!

— Потому и считаешь, что ты же и совершил ошибку! — крикнул Рубин.

— Потом выступишь еще раз и скажешь, а сейчас помолчи! — под общий смех ответил Игорь и продолжал: — Какая может быть ошибка? Здесь слово неправильное: «бойкот!» — может быть, не подходит оно, а ошибки никакой нет. Мы не отлучить, мы заставить Сухоручко хотели. А как это сделать, когда он никого, кроме себя, признавать не хочет? Сухоручко — эгоист. «Я» — и больше ничего! Борис правильно называл его: человек-единица! Единица — это ничто! А у нас он возомнил себя силой! Почему? Мы допустили до этого! Мы поздно ему бойкот объявили — вот в чем наша ошибка! Раньше нужно было! И мы правильно сделали: пусть почувствует! Мощь коллектива! Гнев коллектива! Пусть поймет, что человек без коллектива — маленькая щепка в море!

Неожиданными и дружными аплодисментами ответили ребята на эти слова Игоря. Он спокойно выждал, когда аплодисменты смолкнут, и сказал:

— Все это относится и к Рубину. Он тоже против коллектива пошел. — Игорь помолчал и добавил с напряженной тишине: — Рубин воспользовался этим делом для сведения старых счетов с Борисом Костровым!

— Каких счетов? — Рубин как ужаленный вскочил с места. — Я сигнализировал в комитет!.. Я..

— Сигнализировал ты, может, правильно, а вел себя неправильно! Ты мог быть не согласен с классом! Ты мог быть недоволен руководством класса! Но нарушать единство класса ты не мог, не имел права!

— А по-твоему, выступить против означает нарушить единство? — спросил Рубин.

— Да! Если выступить так, как выступил ты, — это значит нарушить единство! — ответил Игорь. — Ты не выступил на собрании, ты не обратился в бюро, ты стал действовать сам. Ты противопоставил себя классу. Ты вел тайные сговоры за спиною у класса и пытался формировать разные группочки!

— Какие сговоры? Какие группочки?

— Какие?.. Ты что, не знаешь, какие?.. — смерив Рубина своим колючим взглядом, спросил Игорь. — Хорошо! Я тебе напомню!.. Сашу Прудкина подговаривал? Подговаривал! Это на бюро у нас было установлено. А здесь присутствует еще один наш товарищ, к которому ты обращался за поддержкой. Я не буду называть его фамилию. Пусть он сам скажет!

Борис, благодарный Игорю за его вмешательство, видел, как изменился в лице сидевший у самой двери Феликс, как потупил глаза в землю. Но Игорь еще более настойчиво повторил:

— Пусть сам скажет!

Наступила долгая и неловкая пауза. Заинтригованные ребята с любопытством поглядывали друг на друга, не зная, что это значит и чем все это кончится. И тогда среди общей тишины поднялся Феликс. Сбиваясь и путаясь, он рассказал о разговоре с ним Рубина.

— Врет он! — выкрикнул Рубин.

— Кто?.. Я?.. — на лице Феликса проступило искреннее, неподдельное недоумение, почти растерянность, он сначала не находил слов, а потом вдруг вскипел, и лицо его сделалось совершенно пунцовым от охватившего его возмущения. — Как же тебе не стыдно?.. И вообще… И вообще, как тебе не стыдно? Ты лиса! Умная, способная, но хитрая и зловредная лиса! Тебя ребята, комсомольцы, товарищи тебя из секретарей выставили, а ты на Бориса обиделся. И ты больше года держал этот кирпич в кармане — молчал, терпел, притворялся, а теперь, выждав момент, хочешь пустить этот кирпич ему в спину?