Повесть о юности
Шрифт:
Поэтому, придя в школу, Сухоручко без всяких обиняков спрашивал у Бориса:
— Задачку сделал? А ну-ка покажи! Занят был вчера. Колоссально!
И начинал списывать. Это у него называлось «сверять ответы».
Иногда Сухоручко заходил к Борису домой, — заходил с той же целью:
— Ну, как у тебя? У меня, понимаешь, дело пахнет керосином — ничего не получается!..
Если и у Бориса задача тоже не выходила или задание не было еще выполнено, Сухоручко разочарованно кривил губы:
— У-у!.. А я думал, ты сделал!
— Ну, давай вместе делать! — предлагал
Сухоручко соглашался, но мысль его пассивно следовала за ходом мысли Бориса, а может быть, даже не следовала, — может быть, он просто выжидал окончательных итогов. Не дождавшись, он заводил речь о чем-нибудь постороннем, отвлекающем от занятий, и тогда Борис замечал взгляды отца, которые тот бросал на них из-за газеты.
Борис и сам, наконец заметил: Сухоручко не любил думать. Он начинал решать задачу, не разобравшись в ее условии, и, не доведя логической нити до конца, бросал:
— А ну ее к аллаху! Тут надо долго сидеть! То ли дело история! Там только даты глянуть, а наболтать-то я им наболтаю.
Заходил и Борис к Сухоручко — и тогда он с удивлением видел, что дома Эдуард совсем не такой, как в школе.
Жили Сухоручко в большой, хорошо обставленной квартире. Сыну была выделена отдельная комната. Борис с завистью оглядывал ее, представляя, как бы он хорошо работал, если б можно было вот так запереться и целиком уйти в свои занятия.
Сухоручко, когда приходил Борис, повертывал ключ в двери, и они оставались одни и болтали о чем угодно. Сухоручко показывал Борису велосипед с каким-то особенным рулевым управлением, один фотоаппарат, потом другой — с усовершенствованным видоискателем. Он снимал рапиры, висящие на стене, на ковре, и демонстрировал Борису приемы фехтования, которым он оригинальности ради занимался. Он хвалился, что если он перейдет в девятый класс, то отец купит ему мотоцикл, — об этом у них уже заключен договор.
А когда в это время к ним в комнату зачем-то постучала мать, Сухоручко, не открывая двери, недовольно ответил:
— Мама, мы работаем!
Так повторялась и раз, и другой, и третий, и Борис увидел, что Сухоручко действительно сумел, как он говорил, «поставить себя перед родителями».
— Мама, носки!.. Мама, платок!.. Мама, не мешай!
Один случай показался Борису особенно противным. Сухоручко несколько дней не приходил в школу. Выяснилось, что он болен гриппом. Борис счел своим долгом навестить его.
Дверь ему открыла мать Сухоручко и, постучав в комнату сына, сказала:
— Эдик! К тебе товарищ пришел.
Когда Борис вошел, Сухоручко лежал на кровати. Руки его безжизненно были вытянуты поверх одеяла. Но едва только мать вышла и за нею закрылась дверь, как он поднялся и, размашисто протянув руку, сказал:
— А-а, милорд! Здорово!
Когда же опять раздался стук в дверь, он снова лег и снова на его лице появилось томное выражение.
— Эдик, тебе пора завтракать, — заботливо сказала мать, подавая ему котлетки.
— Вчерашние? — недовольно спросил Эдик.
— Нет, свежие! Только что зажарили!
Сухоручко взял вилку, ковырнул котлету, и на лице его появилось брезгливое выражение.
— С
— В них совсем мало лука, — ответила мать, точно оправдываясь.
— Ты же знаешь, что я лук не люблю!
А когда мать вышла, не очень плотно притворив за собою дверь, больной нашел в себе достаточно силы, чтобы крикнуть ей вслед:
— Мама! Нужно же в конце концов затворять дверь!
Он еще раз поковырял вилкой котлету и оказал:
— В кулинарии у них нет никакого новаторства!
Борису от всего этого стало неловко. «А какая ж ты, оказывается, свинья!» — подумал он и взялся за кепку.
— Что так скоро? — удивился Сухоручко. — Посиди!
— Нет! Я пойду!
Однажды Эдик заявился к Борису вечером. Он пришел, казалось, без определенного дела, так просто — сидит и болтает. Все как будто было уже переговорено, и мама начала вопросительно посматривать на Бориса. А Борис и сам не знал, что, собственно, нужно Сухоручко и когда он собирается уходить. Наконец, когда они остались одни, Сухоручко как бы между прочим сказал:
— Да, Борис! Я хочу у тебя переночевать. Можно?
— Переночевать? Почему? — удивился Борис.
— А что особенного? Разве товарищ не может переночевать у товарища?
В это время в комнату снова вошла мать. Борис замялся. Вопрос он сам, конечно, решить не мог, но и говорить об этом с мамой ему не хотелось.
— Но все-таки почему это? — еще раз спросил он, когда мать опять вышла.
— Ну, семейный конфликт!.. Хватит этого?.. С предками поссорился. Я денег попросил, а мой фатер решил меня поприжать. Ну, я и ушел. Адреса твоего они не знают, пусть-ка попрыгают!
— Нет! Я с мамой говорить не буду! — решительно заявил Борис.
— Дрейфишь? — Сухоручко усмехнулся. — Ну что ж!.. Твое дело телячье! А я пойду к Сашке Прудкину. Он один живет, с бабкой. А бабка — это зверь не страшный!
Но окончательно нарушилась дружба Бориса с Сухоручко после случая с контрольной работой по алгебре.
Контрольная была трудная, и Борис очень долго возился со своим вариантом. К тому же в одном месте он ошибся в знаке, и у него получилось непомерно громоздкое выражение. Пока он проверил, пока нашел ошибку и перерешил все упражнение заново, пришлось основательно переволноваться, поработать, и последние строчки Борис дописывал уже под звонок.
Во время работы он видел, что у Сухоручко тоже не ладится. Сначала он что-то быстро и размашисто писал, потом перечеркнул, снова начал писать, но тут же бросил. Он толкнул локтем Бориса и подвинул к нему билетик со своим вариантом. Но что мог сделать Борис? Вариант был совсем другой.
У Полины Антоновны так было поставлено дело: на класс она давала шесть — восемь вариантов контрольных; одинаковые задания попадали к ученикам, сидящим далеко друг от друга, — не спишешь!
Торопясь закончить свою работу, Борис не все уловил, что произошло после того, как прозвенел звонок. Но ему показалось, что Сухоручко сунул свою тетрадь в парту и, поднявшись вместе со всеми, влился в общий поток учеников, направлявшихся с тетрадями к учительскому столу.