Повесть о юности
Шрифт:
Послышался смех. А когда ребята увидели, как он, заметив завуча, изменился в лице, согнулся, сжался и торопливо сдернул усы, раздался оглушительный хохот.
Учительница быстро и решительно подняла вверх руку, но на этот раз установить порядок было труднее.
Так и не дождавшись полной тишины, Анна Дмитриевна обратилась к Сухоручко и строго сказала:
— Я должна вас не допускать к уроку. Но… у нас сегодня очень важный материал, я не хочу, чтобы вы пропускали. Садитесь!
Сухоручко сел на первое попавшееся место и, подмигнув соседу, сказал:
— Влип!
Анна
— Пять минут из урока пропало. А я ведь тоже работаю по плану, мальчики. Староста! — Феликс Крылов поднялся. — Вы должны сделать из этого выводы.
Но Феликс никаких выводов не сделал. После уроков он спешил домой, на другой день он не сразу вспомнил о происшествии с усами, и, к стыду своему, Полина Антоновна узнала о новой выходке Сухоручко от директора.
В этот же день, после уроков, было назначено классное собрание. И на нем ребята разговорились.
Помог этому, может быть, сам Сухоручко и тот ловкий ход, который он попытался сделать. Он вышел к столу с очень хорошо разыгранным скромным видом и сразу же покаялся:
— Простите меня, ребята, я сделал ошибку. — Потом помолчал и добавил: — Больше не буду.
Кто-то в классе хихикнул, и этот смешок показался Полине Антоновне знаменательным: покаянию Сухоручко она тоже не поверила. Как всегда на собраниях, она сидела на задней парте, уступив свое место за столом председателю. Она твердо решила сегодня как можно дольше не вмешиваться в ход дела. Пусть решают сами!
— А почему ты это сделал? — спросил Рубин.
Он председательствовал сегодня, и Полина Антоновна не могла не отметить про себя, что вел он собрание безукоризненно. Рубин тоже не поверил Сухоручко и смотрел на него своим упорным, тяжелым взглядом исподлобья.
— Почему?.. Ну, как сказать — почему? Ребята понимают. — Сухоручко хотел было улыбнуться.
— Ребята-то понимают!.. Ты сам скажи.
Сухоручко глянул на ребят, надеясь найти в них поддержку, но ребята молчали. В поисках сочувствия Сухоручко натолкнулся на взгляд Бориса. Несмотря на недавнюю стычку, он все еще считал его своим другом и от него в первую очередь ждал поддержки. Но встретил совсем недружелюбный взгляд.
Выходка Сухоручко возмутила Бориса. И все же не то какая-то нерешительность, не то последняя надежда, что Сухоручко сам все осознает и выправит, удерживали Бориса от выступления. И в то же время как не выступить и как не сказать того, что думаешь, раз Сухоручко только переминается с ноги на ногу и явно пытается увильнуть от ответа!
— Ну… — мялся он, — ну, почудить захотелось. Думал, смешно получится.
— А получилось? — Рубин жестом остановил Игоря Воронова, порывавшегося подать реплику. — А получилось? — Он продолжал так же упорно и тяжело смотреть на Сухоручко.
— Ну, нехорошо получилось… Неудобно.
— Глупо получилось! — не вытерпел Игорь.
— А я ничего и не говорю. Я не оправдываюсь! — пробормотал опять Сухоручко, опуская глаза.
— Ну, раз признается — простить
В этом предложении Феликса Борис увидел вдруг то, к чему он и сам, может быть, только что склонялся и что теперь сразу показалось ему непростительной слабостью.
— Как простить? — вскипел он, оглядывая и класс и напряженно следившую за ходом событий Полину Антоновну. — А что же у нас получится, если мы это прощать будем?
— А я тебе слова не давал! — попытался остановить его Рубин, но остановить Бориса сейчас было уже нельзя. Он повернулся к Сухоручко и, решительно смотря ему в глаза, сказал:
— Ты, брат, не виляй! Ты не перед кем-нибудь… Ты перед своими ребятами говоришь. А ты что — от ребят спрятаться захотел?
— А чего мне прятаться? Я и говорю — виноват! — продолжал свое Сухоручко.
— Виноват, виноват! Это легче всего сказать — виноват!
— Вот так на! — попробовал перейти в наступление Сухоручко. — Если б легче, у нас бы везде самокритика вот какая была!
— Самокритика!.. А ты думаешь, у тебя самокритика? Если б заведующий учебной частью не пришел на урок, ты, думаешь, сказал бы так? А теперь что ж, теперь конечно: сдаюсь, лапки кверху, простите меня, братцы-товарищи, больше не буду. Расчет это, а не самокритика!
— Всё? — спросил председательствующий.
— Всё! — с неостывшей злостью ответил Борис и хотел было уже садиться, но тут же спохватился: — Нет, не всё! Ты вот говоришь: посмешить хотел! — снова обратился он к Сухоручко. — А почему смешить? Зачем смешить?.. Ты на ребят ссылался: ребята понимают. Ребята все понимают! И зачем смешить хотел — тоже понимают. Чтоб геройство свое показать, героем перед нами выставиться — вот зачем! А геройства тут никакого нет!
— Хулиганство тут есть, а не геройство! — подсказал Игорь, но тут же спохватился и кивнул Борису: — Ну, продолжай, продолжай!
— А тут и продолжать нечего. Все ясно! — сказал Борис, уже садясь на место. — Это мы раньше думали: вот какой он молодец — урок сорвал! А теперь… теперь мы так не думаем!
Наконец-то ребята разговорились!
Это была первая большая радость, которую пережила Полина Антоновна в этом классе. Она, эта радость, приходила всегда, когда после большой, напряженной и, казалось, бесплодной работы пробивались вдруг первые побеги и намечались какие-то успехи. Каждый раз эта радость приходила по-разному и ощущалась по-разному, но каждый раз она имела свою неповторимую прелесть.
Так и теперь, сидя на задней парте, одна, сама с собой, она пережила теплую, хорошую минуту.
Ребята, конечно, не видели этой ее радости и, может быть, даже вовсе не думали сейчас о сидящей сзади учительнице. Они смотрели на Сухоручко, на то, как виноватое выражение на своем лице он пытался скрыть улыбкой, стараясь перевести все в шутку, в смех. Но сделать это не позволял ему суровый председатель, и виноватое выражение снова проступало на лице Сухоручко.
— Так как же будем решать? — спросил председатель собрания.