Повесть об отроке Зуеве

Крутогоров Юрий Абрамович

— Лю-ю-ютик! — тоненько тянет профессор, и это так странно, как если бы медный оркестровый бас вдруг разлился нежной, девической флейтой. — Лю-ю-ю-ти-ик. А куриная слепота — для тех, кто слеп в науке. Рас-те-ни-я дол-жны иметь вер-ное и-мя!

Голос флейты вновь обретает металл.

Протасов близко к сердцу принимает свой предмет, уверенный, что анатомия и ботаника первые науки па земле, от которых все другие произошли, и не знать их — кощунство. Зато как сам объясняет!

Самая завалящая, неприметная травка, которую не заметишь под каблуком, становится редкой по своим таинственным свойствам, как иное заморское растение. В Протасове соединились как бы два человека: ученый, знающий имя каждого растения по-латыни, и деревенский знахарь, для которого любая травинка, стебелек — предмет заговора. И тут он становится смешным, лукавым, нелепым деревенским мужиком. Положит свою пухлую лапу на всякие ученые-преученые книги, написанные по-немецки, и с самым серьезным видом, тихим голосом, точно боясь тайну спугнуть, задаст школярам вопрос:

— А что есть разрыв-трава?

И помалкивает, вслушиваясь во что-то, одному ему ведомое.

Никто не знает, что есть разрыв-трава. Только и догадываешься: это что-то от темной ночи в лесу, где протяжно ухает наводящий ужас филин и в болотах живут водяные…

Протасов завораживающим шепотом произнесет:

— На которой траве коса переломится в Иванову ночь, та и разрыв-трава. Может, то иван-трава. Может, иван-чай. А глядишь, и папоротник какой, или сорочьи глаза, или плакун…

Тишина в классе такая, словно школяры слушают, как трава растет.

Протасов доволен: почудил — и хватит. Теперь — к предметам академическим!

Он первым из учителей выделил в классе Зуева. Что поставил его в неловкое положение — поделом! Прежде чем прокукарекать, поразмышляй: курячья ли слепота? Протасов больше всех радуется своей непритязательной шутке.

Не столь давно у него с Котельниковым зашел разговор о солдатском сыне. Протасов похвально отозвался об успехах Зуева.

— Востер парнишка, — поддержал инспектор Котельников. — Да только преподавателей своих не весьма жалует.

— Это кого ж?

— Да хоть тебя, Алексей Протасьевич. Захожу намедни в покои. Вся четверка тут как тут: Зуев, Крашенинников, Головин, Рихман. Солдатский сын про тебя и распевает под смех товарищей:

Всего на свете боле Страшитесь докторов, Ланцеты все их в воле, Хоть нет и топоров. И среди них Протасов, Анатом и травник. Кричит он громким басом, И глохнет ученик.

— Ах негодник! — смеется Протасов. — Вот уж подрублю ему язык ланцетом. Курячья слепота… Каков, а? Вот до чего Кантемировы сатиры доводят…

Приглядывался к Зуеву и географ Румовский.

Тянет Зуев руку, дознаться хочет:

— Отчего в атласе Канин Нос обозначен островом, а он всего лишь полуостров?

— Откуда выведал?

— Бывалые люди сказывали.

Просек, востроносый, промашку в атласе Делиля!

— Чертеж делилевский, господа школяры, исправлению подлежит. Да.

И танцующей своей походкой пробежал по классу, не в силах сдержать волнения.

— На то мы, астрономы и географы, предназначены. Послала меня Академия три года назад в Селенгинск. Венера тогда проходила мимо солнца. Ах, господа школяры, незабываемые то были

дни. Так вот. Иные гадали: не будет явления. Другие утверждали: будет явление. Будет — не будет. Будет — не будет. Как на ромашке, гадали. Поехал, наблюдал. Было явление! Так наука исправляется. Найдется географ, который и Канин Нос исправит на карте, не по воображению, а по натуре. Так-то, Зуев! При этом окуляры географические — долгота и широта. — Румовский держит глобус крепко, как древко штандарта. — Это хорошо понимал наш путешественник Степан Петрович Крашенинников. В своей книге он дал Камчатку, какая она есть в натуре. Так и узнается, друзья мои, сколь пространен свет и что малейших дале звезд, как писал пиит… Канин Нос… — Румовский ставит глобус на стол. Всем своим удрученным видом выказывает сожаление, что северная эта земля осталась без присмотра, хотя она куда ближе малейших звезд.

3

К концу второго года обучения за доброе поведение и успехи в учении казенноштатный гимназист Василий Зуев был представлен к награде — ему подарили историческое сочинение о жизни киевских князей.

На воскресенье отпустили домой.

Редко он бывал дома! Дворянских детей отпускали куда чаще, а Вася в худородных числился. Свободная минута появится — «мадама» тут же на кухню отправляет или на хозяйственный двор — напилить, наколоть дров, в поленницу сложить.

Бегом через весь город к солдатской слободе. Мелькали мясные, рыбные, зеленные лавки. Толкая щеголих, которые часами судачили у мастерской мод госпожи Таке, нырял мимо приказных и чиновных людей, разряженных в розовые, желтые, красные фраки. Пуховые шляпы-треуголки украшали их головы. Извозчик с кожаным ярлыком на кафтане поил лошадь из бадьи, мальчишки шныряли кругом, радуясь погожему, не частому в Санкт-Петербурге, деньку.

— А, гимназей! Гляди, как вырядился! — Расставив руки, дорогу перегородил купецкий сын Илюшка Артамонов. — Здорово, художество честноемногополезнейшее. — Подергивал плечами, точно в пляску собираясь.

— Ну и здоровила ты! — откликнулся Зуев. — И по узнать.

— А чего? На семик в кулачный бой ходил. Одного приказчика заломил. Во — пощупай! — И выкатил на руке жесткий мускул. — А ты… хилый.

— Да это я с виду такой.

— Много теперь разумеешь?

— У-у-у. — Вася раздул щеки. — Всю башку распирает.

— А что? Надоест, приходи, упрошу батьку взять в мальчики, сукно мерить. Батька помрет — первым приказчиком в лавке назначу.

Артамонов вынул из кармана серебряный рубль, подкинул на ладони.

— Видал? А в гимназеях чего имеешь?

Вася засмеялся:

— Где мне до такого богатства.

На набережной обогнали барку с лесом.

— Эй, служивые, почем доска? — заорал Артамонов. И скосил глаза на Зуева. — Батька захочет, все купит. На купце все держится.

— Подумаю, Илюша…

— Вот и думай, пока я добрый. В товарищах с кем ходишь?

Когда Артамонов услышал, что отца Фридриха громом зашибло, вскрикнул:

— Вон до чего наука доводит. И ты тоже будешь молнию ловить?

— Молния мне ни к чему.

— А чего к чему?

— Ну, землемерия.

— Это которая? Что в хождения посылает? Хочешь, Москву покажу? — Артамонов схватил Зуева за уши, больно потянул вверх. — Видишь? И хождений никаких не надо.

Вася потер ухо и ловким приемом, каким обучил его Коля Крашенинников, двинул кулаком в артамоновское пузо. Этого Артамонов меньше всего ожидал от солдатского сына. Не удержался на ногах и шмякнулся на тротуар.