Повести, рассказы

Гордон Самуил Вульфович

«Вы свободный человек! Вы не должны ни перед кем оправдываться! Вы свободный человек!» — звучало у нее в ушах. Лина это так отчетливо слышала, что невольно оглянулась, словно надеялась увидеть возле себя того, кто все время ее уговаривал вернуться в гостиницу, убеждал ее в том, что отныне она свободный человек и не должна ни перед кем оправдываться, ни перед кем чувствовать себя виноватой.

Узкая пыльная улочка с деревянными домами и заборами, за которыми тянулись к заходящему солнцу ветки, густо увешанные прозрачными яблоками, постепенно спускалась с горы и неожиданно привела Лину к отлогому берегу полноводной реки, где она могла встретить знакомых. Если Михаил Ефимович не пошел без нее в кино, то вполне возможно, что она

и его здесь встретит. А Лина надеялась, что эта узкая тихая улочка надежно спрячет ее, чтобы никто не видел, как она убегает от самой себя.

Река здесь гораздо шире, чем там, выше, где Лина две недели назад сошла с теплохода. С тех пор как приехала сюда, она так успела привыкнуть к зелено-голубой воде молодого моря, что плещется за окном ее рабочей комнаты на гидроэлектростанции, что перестала замечать реку, так же как не замечала четырех- и пятиэтажных домов с балконами в деревнях и поселках, которые она проезжала. Но как бы широка ни была здесь река, Лина с легкостью бы ее переплыла, будь с ней купальный костюм. Вышла бы на тот берег и ушла бы в зеленые, густо заросшие горы, которые смотрятся в воду, дивясь своей красоте. Видимо, она здесь, на берегу впервые, иначе уже знала бы вот эту разрытую гору с глубоким карьером, из которого то и дело выезжают самосвалы, нагруженные известняком, отнятым силой у обнаженной горы и тем самым словно униженной перед соседними горами. Эта голая гора выглядела как оставленный в центре прекрасного нового города безглазый каменный остов сгоревшего дома, чтобы остальные дома не забывали об их возможном конце. Да, конец этой голой горы уже близок, еще год, еще два — и ее до основания разроют, сровняют с землей. А гора — это не лес, который можно вырубить и снова засадить и вырастить, снова воскресить.

Заходящее солнце, забравшееся в густо заросшие горы, оставило после себя кусок подожженного, с медно-багровым оттенком неба, отраженного в серой воде. Лина так засмотрелась на обнаженную гору, что, кроме нее, ничего уже не замечала. И неизвестно почему разрытая гора на той стороне реки внезапно напомнила ей крепость, где она впервые встретила Генриха. И этого было достаточно, чтобы она перестала замечать все, что может чем-то помешать ей забраться в музейную темную башню, подойти к самому краю глубокой и темной ямы, где некогда держали закованных бунтовщиков.

4

...На дворе ярко светило солнце — лето было в самом разгаре, но в средневековой башне даже при широко распахнутых дверях было по-вечернему сумрачно и по-осеннему прохладно и влажно. Стоя возле отгороженной барьером ямы, Лина вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд.

Она обернулась и увидела недалеко от себя высокого молодого мужчину с усталыми глазами, его держала под руку худощавая женщина с ниточкой жемчуга на длинной белой шее. В группе экскурсантов, плотно замкнувших в кольцо экскурсовода — девушку с копной русых волос, Лина эту пару прежде не встречала, но молодой мужчина показался ей сразу очень знакомым. Она его где-то видела, но где и когда вспомнить не могла.

После этого Лина уже почти не слышала голоса экскурсовода. И когда молодой человек при выходе из башни задержался немного, она тоже остановилась. Женщина, державшая его под руку, бросила на Лину странный взгляд и быстро отвела молодого мужчину в сторону.

Больше Лина не видела их ни в самой крепости, ни в крепостном дворе с грозными каменными стенами. Очевидно, женщина с тонкой ниточкой жемчуга, так подозрительно посмотревшая на нее, увела его отсюда. Спускаясь с крепостного холма вниз туда, где жила ее тетя, к которой Лина приехала на летние каникулы в гости, она не переставала оглядываться, не видно ли его, и все старалась вспомнить, где она его все-таки встречала. Лина даже расспрашивала

тетю, не знает ли она его, подробно обрисовывала, как он выглядит, уверяя, что не ошибается. Она никак не могла понять, почему тетя так странно смотрит на нее и как-то загадочно улыбается.

— Неужели, Линочка, сама не понимаешь? Ты ведь не маленькая. Увидел молодую красивую девушку — вот и загляделся. А тебе уже показалось, что ты его знаешь. Смотри, племянница моя, как бы это не кончилось тем, что он пришлет свата и заведет разговор о приданом. Есть еще у нас здесь такие молодые люди...

— Тетя...

— Хочешь послушать меня, Линочка? Перестань присматриваться. Ты не из тех, что должны бояться остаться в старых девах. Твое от тебя не уйдет. Сначала получи диплом.

Странная она! Разве Лина сказала ей, что мужчина, которого она встретила в крепости, понравился ей? Зачем же тетя завела такой разговор? Лина потому так подробно описала его, что подумала, может, он здешний, тетя знает его и поможет ей вспомнить, где могла она его видеть, и только.

Лина, словно она приехала сюда не из большого областного города, а из маленького местечка, почти не сидела дома: спешила всюду побывать, все посмотреть. Перед самым отъездом она снова пришла в музей — в старинный собор, который своими яркими настенными фресками, обнаженными белотелыми ангелами на готических сводах, высокими узкими окнами в разноцветных витражах, позолоченным резным алтарем, пышными царскими вратами мешал посетителям сосредоточить внимание на выставленных здесь музейных экспонатах.

Было еще рано, и, наверно, потому, что утро было пасмурное, кроме Лины и смотрительниц музея, в соборе никого не было. Ее окружали только апостолы, святые и праведники со строгими, постными лицами и зоркими большими глазами, пристально смотревшими на нее с высоких каменных стен. Привыкнув к ним, Лина вскоре перестала их замечать и уже не ощущала одиночества, охватившего ее вначале. Сейчас она даже была довольна тем, что никого нет. Не надо кучно переходить от одного экспоната к другому, спеша за экскурсоводом, стараясь от него не отставать, потому что экскурсоводам и гидам всегда некогда, они всегда торопятся. Группа, с которой Лина несколько дней назад здесь побывала, едва взойдя на колокольню, тут же спустилась вниз. Она так и не успела осмотреть с высоты город, разбросанный по холмам и долинам.

Теперь никто ее не торопил. Медленно, не спеша поднялась она по внутренней винтовой лестнице, с узкими гулкими чугунными ступеньками на колокольню. Но сегодня низкие дымные тучи закрыли горизонт и нависли над полями и лугами, над холмами и ветряными мельницами, над лесом и рекой, да и сам городок, взбегавший с горы на гору, выглядел не таким красивым, каким он был на самом деле. Тучи наползали одна на другую, опускаясь все ниже и ниже. Временами Лине казалось, что колокольня качается и плывет вместе с тучами в безвестную даль и вместе с Линой то поднимается к небу, то спускается к земле.

Возвращаясь с колокольни в собор, Лина на боковых хорах увидела фисгармонию. Очевидно, на ней давно не играли — с того самого времени, когда в храме справили последнее богослужение и вместе с другой ненужной утварью перенесли сюда, в заброшенный угол. Лина приподняла крышку фисгармонии, сдула пыль и легко провела пальцами по всем клавишам.

В музыкальной школе, которую Лина окончила по классу рояля, была фисгармония, и Лина иногда на ней играла. Но ей не нравились медленные, тягучие звуки, полные мольбы и грусти. Ее любимым композитором был мощный и бурный Бетховен. И все же она стала играть на фисгармонии бетховенскую «Лунную сонату», любимую сонату, которую она играла на выпускном вечере. Но сейчас Лина играла ее иначе. В ее игре бушевала ярость на себя за то, что легко поддалась уговорам родителей и по окончании музыкальной школы не сдавала экзамены в консерваторию, о которой так мечтала, а пошла учиться в энергетический институт.