Повести. Рассказы
Шрифт:
— Митя, ты есть будешь? — спросила из кухни.
— Не буду, — буркнул Митя.
— Будет, — сказал Сергей, направляясь в спальню.
И тут Митя, наконец, опомнился.
— А что здесь вообще происходит?! По какому праву вы распоряжаетесь моей женой?
— Это уже не твоя жена. Это моя жена.
— И не смейте говорить мне «ты»! — тонким голосом вскрикнул Митя.
— Позвольте, я хотя бы частично оденусь, — и уже из спальни: — Кстати, мы ведь незнакомы. Меня…
— А я не собираюсь с вами знакомиться!
— …зовут
— Убирайтесь вон из моего дома!
— Может, вы лучше…
— Вон отсюда!
— …выспитесь, а утром мы спокойно поболтаем о наших делах.
— «Наших»?! У меня нет с вами никаких дел. У меня с вами не может…
— Ну как хотите. Но ты же… пардон, Вы же в таком состоянии, что…
— Катя! — закричал Митя вошедшей жене.
— Не кричи так, Бога ради. Сейчас я тебя кормить буду, — она вытирала руки о полотенце. Вернулся Сергей, одетый, как и намеревался, «частично», то есть в брюках, но без майки, без рубашки.
— Катя, очнись! Что ж ты делаешь?! Ведь ты и я… Ведь это же нельзя! Нельзя вот так вот взять и все — псу под хвост. Всю жизнь…
— Ой, Митя, не надо, — устало попросила жена. Она даже не собиралась спорить с мужем, точно все было решено и от него уже ничего не зависело.
— Хорошо. Хорошо. Да. Хорошо, — быстро проговорил Митя, вскинув подбородок.
Он говорил, глядя не на них, не на этих двоих, а исключительно в пространство перед собой; вернее будет сказать, глядя внутрь себя, всматриваясь, вслушиваясь с мазохистской приятностью в оттенки собственных пронзительных ощущений — ах, как он был трогателен, несчастен, как благороден он был.
— Я все понимаю, — говорил Митя. — Я согласен. Пусть будет так, как хочешь ты. Я не надеюсь на благодарность. Я не жду понимания. Я мешаю тебе. Да, хорошо. Я тебе не нужен больше. Я понимаю это, и я уйду из этого дома.
— Господи, — всплеснула руками Катя, — да кто тебя гонит-то? О чем ты вообще?
Она накрывала на стол и даже жевала что-то. Какое безразличие. Какая жестокость.
— Я должен уйти. И я уйду! — звонким пионерским голосом. — Я могу совсем уйти, чтобы не мешать вам.
Митя заметил, что Сергей, вооружившись фруктовым ножичком, приводит в порядок ногти, и задохнулся от бешенства. Плебей! Он понаблюдал за Сергеевыми манипуляциями.
— А Вы, наверное, футбол любите? — спросил Митя, как сумел, ядовито.
— А? — Сергей не понял, яд не подействовал.
— А пиво? — не успокаивался Митя. — Вы пиво любите?
— Ну, — кивнул Сергей, так и не поняв.
А вот Катя поняла сразу. У нее даже лицо побелело. Она усмехалась недобро, презрительно.
— Зато ты у нас милорд, — сказала Катя. — Белая кость, голубая кровь. Ну и дерьмо же ты. И всегда был дерьмом.
Митя просто и ясно понял, что Катю вернуть нельзя: она не уходила — она уже ушла, и в ее глазах он вовсе не благородно-несчастен и возвышенно-трогателен, а жалок, мелок, нелеп. У Мити подбородок задрожал.
— Ты выбрала очень удачный момент, чтобы ударить меня. Ты именно теперь, когда умерла моя мама…
— А она не умерла, — сказала Катя, мягко улыбаясь. — Я ее убила.
Митя засмеялся.
— Я всегда ее ненавидела. И я ее убила, — сказала Катя все с той же мягкой ласковой улыбкой.
— Ведь ты же не нарочно, — пожал плечами Сергей. — Так неудачно все получилось.
— Получилось так, как я хотела, — сказала Катя. — Я хотела ее смерти, и я ее убила.
— Что ты несешь? — сказал Сергей.
— Я больше не могу, — сказала Катя. — Я устала. Пусть знает.
— Он же теперь всем расскажет.
— Кому? Зачем? Что он расскажет?
Странно было, что они в его присутствии говорят о нем в третьем лице. Как о мертвом. Митя переводил злобный взгляд с его лица на ее и обратно, вслушиваясь в их разговор со вниманием и особого рода довольством, подобно судье или следователю, наблюдающему удавшуюся очную ставку.
Сергей перехватил этот его взгляд.
— Ты ничего не понял, — слишком поспешно и слишком, пожалуй, серьезно, сказал Сергей Мите.
Тот лишь улыбнулся снисходительно, зубы оскалил, явно чувствуя себя хозяином положения, и перевел взгляд на Катю.
Взлохмаченные волосы, непричесанные еще после душа. Крохотная родинка у правого уголка рта. Бело-розовые следы комариных укусов на босых ногах. Халат прираспахнулся на груди, и было видно, что линия кофейного загара на коже повторяет вырез платья.
Какой там хозяин положения! Глядя на нее, на эту женщину, шлюху, убийцу, эту тварь, Митя понимал просто, беспомощно, с неотвратимым ужасом, как бесконечно он ее любит и теперь отчего-то любит даже более, чем прежде, вопреки всякому разуму, всякому здравому смыслу.
С машинальной застенчивостью, как под взглядом чужого, Катя запахнула халат.
— Я тебя посажу, — сказал Митя, едва справляясь с ласковым бешенством желания.
— И ведь посадит, — весело подтвердил Сергей.
Он опять уже присосался к минералочке и бутербродик уминал, этих двоих не дождавшись, челюстями работал.
— И тебя, кстати, тоже, — Митя уронил в сторону Сергея брезгливый взгляд.
— Ну уж меня-то хоть не впутывайте, — все так же весело взмолился Сергей, но увидел, что Митя направился к двери. — Эй, куда пошел?
— Пусть уходит, — равнодушно сказала Катя.
— Как это — «пусть уходит»?! Он ведь сейчас… Э, лапулька моя! — Сергей встал на Митином пути. — Не спеши. Мы ведь еще…
Но разность весовых категорий была не в пользу Сергея. Митя легко оттолкнул его прочь, и Сергей распластался на полу нелепейшим, унизительнейшим образом. Да еще в салат попутно вляпался, так сказать, пролетая мимо и неосторожно задев. Огурчики, помидорчики. Да и сметана оставит на брюках характерные пятна.