Повестка в монастырь
Шрифт:
Матвей Филиппович побледнел, оглянулся вокруг и, подобрав полы длинного пальто, быстренько уехал на своей машине.
Подошли к Ванюшке с расспросами. Но тот только глупо улыбался.
Матвей Филиппович долго не появлялся. Нарисовался только где-то через месяц. Его шикарная машина остановилась поодаль, и из нее вылез Матвей Филиппович. Он был в рабочей одежде. Потом вытащил из багажника новенькую лопату и в таком виде предстал перед изумленными глазами. Многие отвернулись, чтобы не рассмеяться. Одежда, которую наш спонсор, видимо,
Не обращая ни на кого внимания, Матвей Филиппович встал рядом с Ванюшкой и усердно принялся за его работу. Тот в свою очередь на это совершенно никак не отреагировал, словно происходящее было в порядке вещей.
Народ чуть ли не перекрестился: дивны дела твои, Господи! Игумен попытался подойти и что-то сказать, но только вздохнул и почесал в затылке.
А строительство между тем наладилось и пошло полным ходом. Народу в помощь прибывало все больше, да и деньги появились, словно сами собой.
Когда на храм водрузили золоченый крест, небо просветлело! Оставались только внутренние отделочные работы, благоустройство территории и еще кое-какие дела. На отремонтированную общими усилиями колокольню благочинный обещал колокола, да и в кельи завести мебель. Старую, но довольно крепкую.
Ванюшка с Матвеем Филипповичем между тем продолжали работать в паре, и некоторые даже видели, как они общаются.
Причем, стали замечать: там, где появляется Ванюшка, дела начинают спориться, и работа движется сама собой! Иногда строители даже просили рядом его постоять в особо ответственные моменты.
И вот наступил тот день, о котором мы все думали, но почти в него не верили. Храм был восстановлен!
На открытие было приглашено все церковное и местное начальство. Прихожан было столько, что всех не смог вместить церковный двор. Даже приезжали люди из телевидения. Детей откуда-то доставили! Вобщем, получился настоящий праздник. Да это и был праздник!
Правда, в глубине души была жалость, что вся кипучая деятельность закончилась. Не будет больше переживаний, где достать кирпич, на чем привезти шпаклевку, куда складывать цемент. Словно ушла какая-то часть жизни.
Торжественные мероприятия затянулись надолго. Когда игумен проводил всех гостей и монастырский двор опустел, уже опускались сумерки. И тут игумен заметил в углу двора на куче аккуратно сложенного кирпича две молчаливые фигуры.
Присмотревшись, он разглядел, что это сидели Ванюшка и Матвей Филиппович. Они молчали. Матвей Филиппович задумчиво мял в руках сою рабочую кепку, а вот Ванюшка…
При взгляде на него игумен непроизвольно вздрогнул. Взгляд у Ванюшки был осмысленным, а лицо сосредоточенным. Это уже был
Стараясь не шуметь, игумен направился к себе в келью.
А Ванюшку после этого никто и не видел. Храм восстановили, и он пропал. Наверное, помогает где-то в другом месте.
Матвей Филиппович по-прежнему – предприниматель, и его работники, по слухам, им довольны.
Искушение
После посещения Иверона он, как всегда, приложился к Иверской иконе Божьей матери. И как всегда испытал одно и то же чувство.
Перед иконой исчезали все мысли, словно выдуваемые ветром. Уносились прочь возможные просьбы, желания и слова. Матушка смотрела строго, словно говоря: я сама знаю, что тебе нужно.
В голове наступало безмолвие.
Только потом через некоторое время постепенно всплывали слова молитвы и благодарности.
Выйдя из монастыря, он набрал фляжку воды из святого источника. Приложил флягу к губам, сделал пару глотков чистой холодной воды.
Разве это не чудо: всего в нескольких метрах от моря – источник совершенно чистой пресной воды. Как раз в том месте, где икона была обретена.
Антоний посмотрел на солнце. Надо было торопиться, чтобы успеть в свой монастырь.
У монастырских ворот со своей машиной копался монах Мелхиседек из сербского монастыря. Он направлялся в Кариес и обещался подвезти до поворота, насколько можно. Дальше придется идти пешком.
Открыв дверь старенького джипа, Антоний смахнул пыль с сиденья, бросил котомку назад.
– Едем?
– Едем, брат, да.
Мелхиседек плохо говорил по-русски, но небольшого словарного запаса вполне хватало для общения.
Антоний открыл окно. Помимо набившейся в салон пыли, было еще очень жарко. Натужно взревев, машина пошла на подъем.
Иверский монастырь уходил вниз, под гору, а море, между тем, становилось все больше, заполняя все окружающее пространство.
Неприятности начались почти сразу. На очередном подъеме машина заглохла. Мелхиседек вылез и, подняв капот, попытался понять премудрости зарубежного инжектора. Он причитал и крестился, но, судя по тому, что машина не подавала признаков жизни, совершенно безуспешно.
Отчаявшись в своей затее, Мелхиседек вытащил старенький мобильник с треснувшим экраном и долго с кем-то переговаривался.
Затем вздохнул и посмотрел на Антония. Где словами, где жестами объяснил, что машина придет только через несколько часов. Их заберут до Кариеса, а там Антоний где-нибудь переночует.
– Нет, – Антоний замотал головой, – Мне сегодня в своем монастыре нужно быть. Я никак не могу!
Мелхиседек непонятно заговорил на своем сербском, указывая на небо.
– Никак… Нельзя! Пода.. Пода…
– Поздно? – Догадался Антоний.
Мелхиседек закивал головой.
– Поно! Поно! Ночь! Никак!..