Повестка в монастырь
Шрифт:
– Видите ли, братья. Выяснилось, что у нас будет митрополит. Переиграли в последний момент. Сами понимаете: представители, высокие гости и все такое… Настоятель сказал, чтобы вы сами службу провели. Пусть не так торжественно, но престольный праздник пропускать нельзя. А чуть попозже и здесь все торжественно устроим.
Отец Никон недоуменно развел руками.
– А как же с певчими? Что за служба без хора. Без пономарей!.. Вдвоем?..
– Да я все понимаю! Но что делать? Пройдитесь по домам, поговорите с людьми. Наверняка кто-нибудь умеет
Он обвел руками строительство, быстренько сел в машину и умчался, обдав огорошенных монахов сизым дымом.
Оба посмотрели друг на друга.
– Вот так поворот! – Сказал Феодосий.
– Уж точно! – Подтвердил Никон. – Ладно, пойдем искать людей. Тебе эта половина деревни, – он указал направление. – А мне эта. Может, кого и наберем. Нам надо-то: три – пять человек, не больше.
И они планомерно отправились обходить дом за домом.
Дело оказалось сложным. Сначала приходилось объяснять ситуацию. Потом объяснять, что нужно делать. Потом уговаривать это сделать.
Кто-то отказывался сразу по причине отсутствия голоса и слуха. У кого-то находились срочные дела. Третьи хотя и слышали, как поют в церкви, но не собирались это делать сами. Некоторые просто не открывали двери. Другие выносили мелочь, думая, что монахи собирают на восстановление церкви.
Из всей деревни они не набрали… никого. Можно было обратиться к их знакомому – председателю поселкового совета в надежде на помощь, но он с утра уже умотал в район.
А время между тем шло.
Монахи почти одновременно подошли к церковным воротам: уставшие, грустные и запыленные. Посмотрели друг на друга.
– Давай, брат, сами! Авось как-нибудь с Божьей помощью!
– И то, правда!
Внутреннее помещение церкви встретило их тишиной и ожиданием. Шаги гулко отдавались в сводах.
Зашли в алтарь.
– Ты, батюшка, начинай, – сказал Феодосий. – А я буду возгласы подавать. Петь будем вдвоем. Справимся!
Они переоделись в облачения, привезенные отцом экономом.
Перед царскими вратами прочитали входные молитвы. Совершили проскомидию на жертвеннике, изъяли часть просфор, влили в Чашу вино для причастия. Его потребовалось немного, из расчета всего на двух человек, самих монахов, так как больше причастников не ожидалось. После каждения приступили к самой литургии. Прочитав «Царю Небесный», отец Никон торжественно воскликнул: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков»! На что отец Феодосий громко ответил: «Аминь!»
– Миром Господу помолимся!
После прошений отец Феодосий отвечал:
– Господи, помилуй!
– О свышнем мире и спасении душ наших, Господу помолимся.
– Господи, помилуй
– О мире всего мира, благостоянии Святых Божиих Церквей и соединении всех, Господу помолимся.
– Господи, помилуй.
– О святем храме сем и с верою, благоговением и страхом
– Господи, помилуй.
Литургия Оглашенных пошла своим ходом.
Затем должно быть пение антифонов.
Монахи уже приготовились, в нарушение всех канонов, их спеть сами, как вдруг услышали голоса мощного и красивого хора:
– Благослови, душе моя Господа. Благословен еси, Господи…
Монахи переглянулись и, не сговариваясь, выскочили из алтаря. Никого! В церкви совсем не было никого! А невидимый хор, между тем продолжал громко и уверенно:
– …Благослови, душе моя Господа, и вся внутренняя моя Имя святое Его. Благослови, душе моя Господа, и не забывай всех воздаяний Его. Очищающаго вся беззакония твоя, исцеляющаго вся недуги твоя.
– Господи, да что же это? – Воскликнул отец Никон.
– Отче! Да никак сами ангелы поют!
Отец Федосий упал на колени и начал истово креститься.
А хор продолжал:
– …Избавляющаго от истления живот твой, венчающаго тя милостию и щедротами. Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя, имя святое Его. Благословен еси, Господи!
Хор умолк, предоставляя возглас священнику.
Отец Никон, совладав с собой, надломленным голосом призвал:
– Паки и паки миром Господу помолимся.
Невидимый хор ответил:
– Господи, помилуй!
Отец Никон откашлялся и уже окрепшим голосом произнес:
– Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию!
– Господи, помилуй!
Несмотря на растерянность, нужно было идти в алтарь. Начавшуюся литургию нельзя было прерывать, как невозможно остановить на полном ходу набравший скорость поезд.
Машинально, словно в автоматическом режиме они продолжали совершать все необходимое.
Но скоро растерянность ушла. Хор знал свое дело, вступал именно тогда, когда нужно, без малейшего следа фальши, и служба потекла, словно сама собой.
Никогда монахи не присутствовали на такой литургии. Как стихия она шла гладко и ровно, заполняя все уголки храма.
Ее не надо было вести. Ей не надо было только мешать. Она спускалась с небес сама, проникая в этот материальный мир незримым светом.
Душа у монахов наполнилась несказанным чувством, и все дальнейшие действия они делали как во сне, наблюдая за происходящим со стороны.
Время исчезло. Оно остановилось, превратившись в одну большую и великую радость.
А когда запели Херувимскую, само небо приблизилось на землю. Хотелось воскликнуть: «Не уходи, мгновение! Ты прекрасно!»
… Звуки из церкви постепенно распространялись по округе.
А в деревне многие уже были на своих огородах. У всех посажена картошка, и нужно до жары обобрать колорадских жуков. В это лето их развелось неисчислимое множество.
Но звуки песнопений из церкви слышались все громче, заставляя отложить в сторону садовый инвентарь.