Поводок для пилигрима
Шрифт:
Реликвия реликвией, а придется впрягаться в строительно-такелажные работы. С башни приценился к предстоящему монтажу. Ширина крепостной стены подо мной три метра, от силы. Многовато. И главное не видно, что там за ней. Вода это понятно. Но как близко. Может там под берегом баржу затопили.
Вернулся в башню, съел яблоко и глотнул мадеры для включения резервов организма. Продовольственных запасов оставалось дно в корзинке видать.
Растащив столы в сторону, кинжалом попробовал крепость досок пола. Строили хорошо, не придерешься.
На башне пробили десятую Декту. Прервался на минутку, перевести дух.
— Дон Вирхофф, — позвал меня женский голос.
Я вышел на балкон и остановился в пролете перил. Итта ди Юмм?! Снова в своем темном в серебре платье. Неотразима и мила!
— Несказанно счастлив вас видеть! — поприветствовал я её поклоном.
— Вижу, вы не удручены своим положением, в голосе поучительная нотка. Вот что бывает с теми, кто нарушает правила и порядок!
— Придаюсь размышлениям. Знаете очень полезно иметь время и место для работы над ошибками. Жизнь конечно не тетрадь по чистописанию, не перепишешь, но должные выводы сделаешь.
Сказанное предназначалось исключительно ди Юмм. Пусть знает, я признаю за собой некоторые промахи. А ошибки! Жизнь она и в кляксах хороша!
— Вы намерены что-либо предпринять и выйти из башни?
— Ровным счетом ни чего. Пока меня приходит навестить столь обворожительная особа, спокойно просижу еще две декады. Ради того что бы вас видеть. Поскольку будь я на свободе вы бы не пустили меня на порог.
Допускаю, она и не обратила внимание на мой словесный блуд. Но ей богу не помешай обстоятельства, не пожалел бы времени и сил набиться к ней в знакомство.
— Зачем вам понадобилась надоумить Швадена рубить дрова? Этот несчастный откромсал себе ногу, — в её словах и укор и любопытство.
— Да еще на глазах у донны Литты, мой голос трагичен, как у Отелло над телом Дездемоны. Он хотел казаться лучше, чем был на самом деле. Действительно бедняга. Грезил быть любимым.
— Я хотела принести вам еды, но дон Феера мне не позволил. Он очень рассержен.
— Не беспокойтесь, я ни в чем не нуждаюсь. И благодарю вас за заботу. Вы единственная кто удостоила меня посещением. Родственников доньи Лидии я в расчет не принимаю. Поверьте, мое положение не так плохо как кажется, — я расплылся в улыбке, словно сидел не взаперти, а проживал в пятизвездочном отеле на берегу лазурного моря. А на месте дье Феера, я бы сердился на ди Гошена.
— До свидания дон Вирхофф! — попрощалось она.
Её визит пролил бальзам на мое одинокое сердце. Организм бросил бастовать и был предрасположен ко всяким нежностям.
Когда утрясется это маленькое недоразумение, я приглашу вас в Сад Цветов.
Вы при всех признались в своих чувствах к Лидии ди Гошен.
Я заблуждался. Нет, правда. Хочу, что бы вы это знали, и послал ей воздушный
Она не приняла. Зато графа Гошена, возникшего за ней, скривило, будто поцелуй достался ему.
— Вы мне не даете покоя, любезный. Вы нарываетесь на неприятности, — отчитал я его.
— Прошу прощ… — машинально произнес он, но осекся и дополнил речь простонародными глаголами.
С этим дураком трудно разговаривать, но куда деваться? Он чаще других удостаивал мою персону своим обществом.
Скажи как мужчина мужчине. Чего тебя на альгвасильшу потянуло?
Гошен огляделся. Не слышит ли кто?
Тебе зачем?
Интересно. С перепою или по доброй воле? С перепою тут все понятно, а по доброй воле…
С того же, с чего и тебя потянуло на эту…
Лицо Гошена сделалось обиженным.
Понимаю, кивнул я. А альгвасильша чем купила? Количеством или качеством?
Тебе не все равно. Ты тут просидишь пока не сдохнешь или сам не сдашься. Или дон Феера за тебя в серьез не примется.
Ну, вот и поговорили. Но раз ты приперся, как сюзерен и владыка здешних мест, похвастайся, диковинами и ценностями.
— Мое доброе имя, вот истинная ценность, выпятил чахоточную грудь Гошен.
— Сколько ростовщики дадут под него? То-то. Следовательно, имя твое сродни надписи на заборе.
— Какой надписи?
— Короткой. Я спросил, имеются у тебя нетленные ценности или достопримечательности, что вызывают зависть у друзей и разлив желчи у недругов.
— Добродетель супруги! уверенно заявил Гошен.
— Не говори так. Может, кто позарится, ответил я и улыбочку скроил хитрее хитрого.
— На что вы намекаете? всполошился тот.
— Не на что. Я любопытствую, владеет ли фамилия ди Гошен нечто особенным, чего нет в других землях. Вот у нас в замке (чуть не брякнул в казарме) было замковое знамя. Мы на нем присягу на верность давали.
— И что потом?
— Потом его пьяные дембеля порезали на оформление альбомов.
— Ни чего не понимаю, пожал плечами Гошен.
— Граф, я дам любую клятву, что не спал с вашей женой, не мочился в ваш ночной горшок и не толок вашу подушку с вышитым гусем…
— Откуда вы знаете про подушку? — обомлел Гошен от страшных подозрений.
— Угадал, ответил я. Не уж-то на гербе взаправду гусь? Ответьте мне кратко и ясно.
— Конечно, есть, заявил мой надзиратель, выпячивая уже и живот.
— И что?
— Виселица. На ней повесили Бургуньона.
— Что за хер? В смысле кабальеро?
— Знаменитый разбойник. Держал в страхе всю провинцию.
— А кроме него?
— Девичий балкон на старой ратуши, припомнил Гошен. С него бросилась младшая дочь борона Нуаре. Из-за любви, и вздохнул, как красная девица на сватовстве.
— У девиц манера такая, либо на шею бросаться, либо с балкона. Не засчитывается. Еще что? Вспоминайте! не терял я надежду выпытать у Гошена тайну.