Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!»
Шрифт:
Ницше однажды заметил: «Кто ведает, зачем живет, тот выдержит любое как». Именно такое внутреннее согласие со своим существованием в отрыве от всех радостей христианской цивилизации и помогало перенести легионеру его одиночество. В какой-то момент он понимал, что одиночество в Сахаре подходит ему больше, чем одиночество в Париже. На долгое время расписанием повседневной жизни и ее смыслом становилось несение службы. Мысли о женщинах не мешали легионерам. В этом мире близкие женщины становились сродни звездам: их свет был ярок, но достичь их было невозможно… Жизнь людей в пустыне была подчинена иным, столь отличным от европейской морали правилам, и душевные раны быстро зарубцовывались. Отношения с далекими женщинами приобретали литературный характер, когда в своих письмах человек выражает все то лучшее, что в нем есть от природы. В одиночестве своего добровольного заточения среди песков легионер находил и время, и слова для того, чтобы полностью выразить
Пустыня становилась местом встречи одиноких сердец. И легионеры не спешили выбраться из нее обратно в мир людей: там их ждало еще большее одиночество, чем то, которое может испытать человек, оставшись наедине с морем песков и обласканных ветром камней. «Она была знакома с офицерами колониальных войск, которые, приезжая в Париж, вели призрачную жизнь пришельцев из иного мира. Встречаясь на бульварах, они сами себе не верили, что они живые. Их квартиры были более или менее точной копией их домов в Сайгоне или Марракеше. Здесь велись разговоры о женщинах, о товарищах, о карьере; но все эти драпировки, которые там, может быть, составляли самую плоть стен, здесь были мертвы», — пишет Сент-Экзюпери в своем романе «Южный почтовый».
В другом мире, который они покинули ради своей службы, людям было не дано понять того, что пережил легионер. Они не видели того, что видел он. А пытаться рассказать им об этом не имело смысла: они никогда особо и не стремились увидеть иной мир своими глазами. Его рассказы им даже не любопытны. Они — иные. Или, наоборот, легионер — другой. Примерно то же испытывает путешественник, однажды вернувшийся в родной город…
«Нормальная жизнь, простые человеческие радости, заурядная судьба были не для них; живя здесь бок о бок, они лелеяли одну и ту же мечту, хотя никогда не обмолвились о ней ни словом — то ли потому, что сами не отдавали себе в этом отчета, то ли просто потому, что были солдатами, а солдаты не любят, когда им заглядывают в душу», — пишет Дино Буццати в «Татарской пустыне».
Легионеры не роптали на людей из другого мира, но не торопились возвращаться в тот мир, что добровольно покинули много лет тому назад. Их мир был ограничен четырьмя стенами форта, но раздвинут до бесконечности Сахары и размеров вселенной в звездном небе над головой. В их монастыре время текло иначе, а звезды можно было трогать руками каждый вечер…
Служить в Сахаре или на отдаленном посту в джунглях Индокитая значило обмануть время. «Жизнь Дрого вроде бы остановилась. Казалось, события одного и того же дня повторялись сотни раз, без малейшего изменения. Река времени текла над Крепостью, медленно разрушала ее стены, уносила вниз пыль и обломки камней, стачивала ступеньки и цепи, но Дрого не задевала: ей пока еще не удалось втянуть его в свой водоворот».
Как отправиться в путешествие длиной в жизнь, познать мир и найти близких людей, а затем однажды вернуться и увидеть, что твои друзья постарели, обросли семьями, связями и жирком, а ты так и остался подростком-мечтателем, что в твоем возрасте вовсе не вызывает уважения в том обществе, из которого ты много лет тому назад сбежал. Изменился ты, но не они.
Легионер и деньги
В наши дни на улицах Москвы можно увидеть наших «солдатиков»: их привлекают иногда к каким-нибудь общественно полезным работам. Выполнив свой долг, защитники начинают приставать к прохожим: просят милостыню. «На сигареты». А может, и на батон хлеба с колбасой. Или пиво. В отличие от цыганят на Новом Арбате — мастеров своего дела, которым через окно большого черного джипа нередко перепадает крупная купюра, наши бойцы делают это стыдливо и неумело, словно стесняются своего положения. Мне они напоминают Кису, который в романе Ильфа и Петрова кричал: «Никогда, никогда Воробьянинов не протягивал руки!» Русские в Константинополе были примерно в таком же положении, что и эти мальчики в камуфлированной форме…
В прошлом именно деньги, точнее их полное отсутствие, толкали мужчин на вступление в Иностранный легион. Например, именно нужда заставляла русских вступать в легион в 1920 году в Константинополе.
До 1958 года жалованье солдата было разделено на две части: первая и основная шла на его счет, к которому «первосрочник» старался не притрагиваться до самого конца своей службы — через первые пять лет службы по первому контракту он ощущал себя «богачом». А вторая часть выдавалась на руки — это «карманные» деньги на табак, выпивку и прочие мелкие легионерские радости. Как семь рублей в месяц «на махорку» в Советской армии, которые обычно тут же отбирали «дембеля». Или как хорошие родители выдают примерным детям деньги на школьные завтраки и прочие мелкие «расходы», чтобы они чувствовали себя «взрослыми».
Выдачу денег осуществлял или казначей, или сам капитан. Сегодня все перечисляется на банковскую карту легионера, а деньги на обмундирование — на специальный счет с «целевыми» расходами. Сегодня, так же как и в прошлом, те, кто приходил в легион «подзаработать», быстро понимали, что здесь не разбогатеешь. Казак-кавалерист Николай Матин, как и большинство его соотечественников, пришел в легион ради денег, поэтому жалуется: «Французы нас обманули, жалованье платят только 25 сантимов в день, «охоты» мы дожидаемся уже две недели, и отношение со стороны французов к нам очень скверное, в особенности к офицерам». Это и понятно: он пришел сюда за деньгами, а не за приключениями и воинской славой. Это очень напоминает сетования современных московских строителей — гастарбайтеров, которым прораб-жулик не выплатил всю обещанную сумму…
Перед самым началом Первой мировой войны легионер получал 75 сантимов в день на руки, что составляло целых 11 франков и 25 сантимов за две недели. Но во время войны эта сумма постепенно снижалась и доползла до 25 сантимов в день, чем нередко возмущаются в своих записках русские легионеры 1914 года. Так что 42 тысячи легионеров Маршевого полка под началом своего славного генерала Ролле добывали победу Франции всего за 25 сантимов в день! А чтобы послать письмо за границу, требовалось заплатить один франк и 50 сантимов, значит, чтобы написать домой, что он жив, легионеру нужно было за марку и конверт отдать свою недельную зарплату! Ролле возмущала подобная ситуация, при том, что легионерам ничего не обходилось дешевле: ни табак, ни почтовые отправления. Он бомбардировал казначейство, но ситуация поправилась только после войны — легионерам снова стали платить 75 сантимов в день. Также Ролле «пробил» и выплату премий своим солдатам — впервые легионеры стали получать за свой труд денежные поощрения только с 1919 года — впервые за 88 лет существования Иностранного легиона!
Легионер никогда не «откладывал на старость» и никогда не был богат, однако у него всегда находилась возможность угостить товарищей. Когда каждый платит за себя, то деньги — в кучу, а если у кого-то сейчас их нет, каждый немного прибавит, и все без труда расплатятся за выпивку и женщин. (Это точная копия отношений басков: если в большой давней компании кто-то бедствует, то это вовсе не повод уклониться от встречи, — за друга скинутся все!)
По решению от 2 февраля 1926 года унтер-офицеры иностранного происхождения лишались права на возмещение убытков их семьям в случае их смерти или ранения, а унтер-офицерские вдовы легионеров-иностранцев не могли рассчитывать на пенсию «по потере кормильца», если они постоянно не проживали во Франции. До начала Второй мировой войны жалованье легионеров не повышалось, но, как и сегодня, была большая разница между стоимостью жизни во Франции и ее колониях. Вот что пишет майор Ламбер в 1932-м: «Жалованье легионера довольно высокое, оно позволяет ему легко жить в Марокко или в Тонкине, где жизнь намного дешевле». Та же картина наблюдается и сегодня: расходы в командировке в Африке или Азии минимальные, и не из-за того, что легионер полностью обеспечен армией или он — скряга. Просто стоимость жизни в Европе и в «третьем мире» настолько различается, что легионер чувствует себя «там» таким же «белым» человеком, как и его предшественники в Индокитае сто лет тому назад. Традиция платить больше вне гарнизонной службы сохранилась и поныне: так, легионер, служащий в Третьем пехотном полку в гнилой Гвиане, получает на 15 процентов больше, чем его товарищ в Первом полку в Обане. Все по-честному! Та же картина наблюдалась и в прошлом веке: служившие в Марокко легионеры получали и «колониальные», и «боевые» надбавки. К тому же жалованье легионера-иностранца было в три раза выше, чем получали за патрулирование арабы, берберы и сахарские племена, служившие у французов: им платили всего 25 сантимов в день, а легионеру — все 75! В глазах местного населения — богач!