Повтор
Шрифт:
— Да ну, Саня, зачем нам куда-то ехать? Чего мы там не видели, церквей этих? Толкаться по жаре среди туристов?
Оля потягивается, как бы случайно сбросив с себя одеяло… В любой другой день это было бы невероятно соблазнительно, но сейчас моя голова занята другим.
— Да откуда туристы — середина рабочей недели же! Поехали, погуляем в красивых местах, развеемся!
— Не, Сань. Мило, что ты предложил, но я не хочу… Дома дел куча. И вообще…
Ломаю голову — в Олином это характере или не в Олином? Особой тяги к путешествиям у нее никогда не было, но обычно,
Я не успокоюсь, если не узнаю. Похоже, пора идти на крайние меры… Закрываюсь на балконе и набираю Федю:
— Привет, ну как оно в лагере? Ага, понятно, здорово, рад за тебя. Извини, что отвлекаю, но мне нужна твоя помощь…
Нехорошо, конечно, подговаривать ребенка врать матери, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.
Через пол часа Оля выходит из кухни, где готовила завтрак:
— Представляешь, Федька сейчас звонил. Он там выиграл какой-то отборочный конкурс, и его хотят в соседний областной центр везти на соревнования. Но не могут, потому что я не подписала доверенность или что-то в таком роде. Глупости же, правда? Я им кучу бумажек подмахнула уже. Разберутся ведь как-нибудь?
Делаю страшные глаза:
— Оль, а как они разберутся, если нет доверенности?
— Ну не знаю… Может, я пустой лист подпишу и экспресс-почтой отправлю, а они там впишут все что нужно?
— Ага, а потом обнаружишь себя с кредитом на сто пятьсот миллионов?
— Так не хочется ехать…
Вот это уже совершенно точно странно. Оля — не идеальный человек, но она всеми силами стремится быть идеальной матерью, и сейчас это стремление борется в ней… с чем?
С тем, что овладело моим городом.
Бессовестно давлю и манипулирую:
— Ты понимаешь, что Федя уже год фанатеет по гейм-дизайну? Это не глупое хобби, а отличная профессия, между прочим, одна из самых высокооплачиваемых! И он не из-под палки этим занимается, а в самом деле горит. Хочешь, чтобы он пропустил соревнования, к которым, считай, год готовился? Из-за того, что тебе некогда подпись на доверенности поставить?
Олин взгляд беспомощно гуляет по комнате. Надежнее, конечно, было бы соврать, будто Федя заболел. Но такого Оля потом не простит.
Додавливаю:
— Тут всего-то двести километров. Быстро обернемся. Давай, одевайся. К вечеру уже дома будем.
Оля не находит аргументов и начинает медленно и неохотно, словно рабыня на плантации, собирать вещи. Я понимаю, что это уже практически насилие, но чем иррациональнее ведет себя Оля, тем сильнее я убеждаюсь, что из города ее нужно вывозить любой ценой.
Болтая что-то отвлекающее, тащу ее к машине, заталкиваю внутрь, пристегиваю. Рву из города — не на то шоссе, которое нам нужно, а на то, куда проще выехать; Оля ничего не замечает, ее взгляд блуждает по сторонам, рот открывается и тут же закрывается — словно ей нужно что-то сказать, но она не знает что.
Останавливаемся на светофоре. Оля начинает судорожно копаться в сумочке и бормотать:
— Я забыла… Что-то же я забыла… Надо вернуться, Саня, надо сейчас же вернуться домой.
Она тянется к внутренней
— Си-идеть!
Оля затихает. Никогда на нее не кричал.
Проезжаю пешеходные переходы на красный и отчаянно превышаю скорость — пусть потом придут штрафы на половину зарплаты. Табличка с перечеркнутым названием города остается позади. За окном мелькают пригороды, потом деревеньки, и вот, наконец — поля. Оля смотрит перед собой пустыми глазами, а потом безо всякого предупреждения начинает вдруг не плакать даже — рыдать, отчаянно и громко, как двухлетний ребенок.
Звучит по-маньячески, но как же меня сейчас радуют слезы любимой женщины. Я ведь чувствовал все это время, что та довольная, игривая, словно котенок, Оля не была настоящей.
Правда, радость оказывается короткой — слезы быстро переходят в настоящую истерику. Оля беспорядочно стучит по панели перед собой, выгибается всем телом — хорошо, ремень ее сдерживает, а отстегнуть его она не догадывается. Это уже становится опасно. Съезжаю к придорожному мотелю и почти силой вытаскиваю Олю из машины.
Администратор, пожалуй, имеет все основания вызвать полицию — мужчина тащит в номер отчаянно рыдающую женщину. Однако прыщавому парню все до лампочки; не снимая наушников, он бросает на стойку ключ и говорит «три тыщи». Хорошо, что я по старой привычке таскаю в кошельке наличность. Почему администратору настолько плевать на работу? Неужели мы все еще в зоне действия… этого? Нет, вроде морда мрачная, без идиотской печати блаженства.
В номере Оля продолжает рыдать, но уже тише — силы заканчиваются. Укладываю ее на скрипучий пружинный матрас, застеленный сомнительной чистоты бельем. Обнимаю, утешаю, как ребенка. Постепенно она выдыхается и засыпает. Не решаюсь даже выйти за водой — страшно оставить ее одну.
Оля просыпается, когда начинает темнеть. Лицо у нее испуганное, озадаченное — но осмысленное, господи, осмысленное!
— Саша, — медленно говорит она. — Что это за чертовщина со мной случилась?
Мы жуем просроченные чипсы из выцветшего пакета и запиваем теплой газировкой. Ничего другого у администратора не нашлось, а жрать зверски хочется после всей этой нервотрепки.
Я, как смог, рассказал все, что пережил и успел понять. Сердиться на нас с Федькой за обман Оля даже не подумала.
— Да, пожалуй, началось все действительно с той свадьбы, — кивает Оля. — Я там сколько шампанского выпила? Три, четыре бокала? Вот как будто с тех пор и не трезвела… хотя ни похмелья, ни потери координации не было. Нет, даже пьяный человек хоть и теряет контроль, но остается собой… тут другое. У меня во время беременности было похожее — безмятежность такая, ровное ко всему отношение. А потом попробовала я взять в уме пять процентов от семисот — и не смогла, представляешь? Такой как бы мысленный синий экран, как у сломанного компьютера. Знала уже, что это нормально, гормоны так работают — а все равно жутко перепугалась. А тут, значит, все зашло дальше, тут я даже не понимала, что изменилась. Как же здорово, что Федька не в городе!