Повтор
Шрифт:
— С тех пор, как ты пролез в большое начальство — точно не сидели. Ты ж говорил, что зашиваешься без продыха.
— А, ну это поначалу было. Теперь разобрался, что к чему, и пообвыкся. А если не отдыхать, то сил работать не будет… да и смысла, в общем-то, тоже. Давай, жду тебя к семи.
Вообще-то у меня куча работы, вагон бумажек оформить надо… Ну да ладно, наверно, Леха прав. В конце концов, он теперь мне вроде начальства, а начальство надо что? Правильно, слушаться.
В полседьмого запираю офис — мои герои труда уже разбежались по домам. Проявляю чудеса дальновидности и отправляюсь в паб на автобусе, который
Улица Ленина встречает меня переполненными урнами. Одна из них опрокинулась, и ветер радостно разносит над тротуаром пестрые бумажки.
Леха уже заказал на мою долю красный эль. Массивная кружка запотела снаружи, аромат хмеля обещает избавление от хлопот прошедшей недели. Хоть я давненько не заходил, официант меня узнает, спрашивает «вам рульку, как обычно?» Киваю. Грешен — люблю эту невозможно жирную свинину.
— Ну, как выживаешь, акула капитализма? — лыбится Леха.
Не похоже, что он намерен выкатить мне предъяву за раздолбайство сотрудников — такое Леха сделал бы сразу, если бы собирался.
— Я живее всех живых. Сам-то как, товарищ начальник? Жопу кожаным креслом не натер?
Леха самодовольно ухмыляется:
— Чего там то кресло! У меня теперь кабинет с дубовыми панелями и, прикинь, личная секретарша!
— Хорошенькая?
— Да ты чо, ей на пенсию скоро! Бери выше: суровая, Цербер прям. Если б не она, у меня проходной двор был бы в кабинете. А у Изольды Францевны прямо как встроенный рентген: чует, у кого реально дело горит, а кто перетопчется по общей очереди в порядке предварительной записи.
— Дар такой?
— Не, Дар у нее вроде к вязанию или что-то в этом роде. Были когда-то профессионалы и безо всякого Дара. Помнишь те времена уже почти былинные?
— Смутно… Как Селиванов, не выкобенивается?
— Селиванов у нас просто мистер доброжелательность, корректность и служебное соответствие, хоть на доску почета вешай… не перепутать с доской «их разыскивает полиция». А так все пучком. Прикинь, на этой неделе кривая насильственных преступлений вниз пошла, график по форме как «полшестого» прям.
— В отдел резонансных уже поставил кого-то на свое место?
— Есть кандидатуры на рассмотрении… — Леха шумно отхлебывает из кружки. — Слушай, Сань, может, хватит уже про работу, а? И так все неделю там зашиваешься, в сортир спокойно выйти не дают. Надо обязательно еще и вечером в пятницу мусолить ее, родимую?
Что-то новенькое. Обычно наши встречи на три четверти состоят из того, что Леха, брызгая слюной и временами переходя на крик, жалуется на свою работу. Не всегда, конечно: когда случается что-то серьезное, Леха говорит о работе всю дорогу — от «ну, за встречу!» до «ладно, сейчас действительно по последней, все равно кабак уже закрывается… а вроде та рюмочная на Пушкина круглосуточная?»
Официант приносит Лехин заказ. Черт, жрать-то как хочется… Спрашиваю:
— Моя рулька скоро будет?
— Сейчас уточню на кухне, — меланхолично отвечает официант, уходит и почти сразу возвращается: —
— Что это еще значит?
— Значит, ну, не подаем мы ее. Кончилась, в общем. Сделайте другой заказ, пожалуйста.
— Это ж вы его сколько готовить будете! А жрать охота уже сейчас.
— Да не кипишуй ты, Саня, — миролюбиво говорит Леха. — Давай я отбивную эту с тобой распополамлю… Ну не буду же я жрать под твоим голодным взглядом! И давай тарелку колбасок возьмем, она большая, всем хватит.
— Нет, ну нормально! — возмущаюсь уже в спину официанту, который даже не подумал извиниться. — На стопе у них рулька! А если бы я не спросил, так и сидел бы до ночи голодный? Кто так работает вообще?!
— Ну хорош уже париться, Саня, — Леха делит свою порцию, раскладывает по двум тарелкам и одну пододвигает ко мне. — Терпимее надо к людям относиться. Кто как может, тот так и работает. Сам, что ли, не косячишь?
Все страньше и страньше, как говорила Алиса в любимой сказке моего детства. У себя на работе я списывал всеобщий пофигизм на расслабляющее воздействие недавней свадьбы, но Лехи-то там не было, и этого официанта — тем более. Опаздывающие автобусы, мусор на улице… По отдельности каждый случай яйца выеденного не стоит, обычное наше «никогда такого не было — и вот опять». Но чтобы настолько кучно… А главное — никто особо не возмущается, всем норм, словно бы так и надо.
Вообще все странно довольные… счастливые, что ли. Если вдуматься, мне всю неделю никто ни на что не жаловался. Даже мама звонила не чтобы, как обычно, излить свои тревоги, а рассказать, как рада за Олега и как гордится, что у него такая серьезная работа. И Оля… у меня словно фея в доме живет — ни следа раздражения или усталости, а вот уж что не было редкостью в последнее время.
Да что же я за человек такой? Моя жена счастлива, а я из-за этого как на иголках…
Осторожно говорю:
— Вообще-то мои дуралеи на этой неделе только и делали, что косячили…
— И что? — невозмутимо спрашивает Леха. — Заказы срывались? Рейтинг просел? Кто-нибудь жаловался — мои парни или там ваши клиенты?
— Да вроде нет, тихо по всем фронтам… Лех, а ты сам на этой неделе не замечал… чего-то необычного?
Леха дожевывает мясо и отодвигает грязную тарелку:
— Да, Саня. Если честно, кое-что я заметил. Ты только не обижайся, лады? Я прямо скажу. Что-то ты загоняешься не по делу. Когда в отпуске был в последний раз?
— Слушай, был ведь когда-то… В Крыму, вроде. Весной. Не этой, прошлогодней.
— Ну вот. А годик тот еще выдался, врагу не пожелаешь. Ты эта, Сань, дождись из отпуска заместительницу свою, хватай семью под мышку и рви на юга, к морю. Отключи телефон и не парься не из-за чего. О, а вот и наши колбаски! Ща пожрешь от пуза и мигом подобреешь.
Этот телефон отключишь, как же, держи карман шире… Может, и правда нервы у меня ни к черту из-за этого всего.
— Устал ты просто, Саня, — Леха с энтузиазмом разделывает брызжущую жиром колбаску. — Плавали, знаем. Мои рукожопы иногда так накосячат, что хочется их перестрелять не отходя от кассы прямо из табельного оружия. И все вокруг тогда такое мерзкое, гнусное, бесит нечеловечески просто. Ничего, выдыхаешь — и все налаживается. Нельзя так загоняться, Саня. Ты у себя один. На вот, съешь колбаску, пока горячая…