Повторение пройденного

Романов Герман Иванович

— Да нет, апоплексический удар шарахнул после прилета. Вечером прилетел в Волхов и отправился на запад, к двум дивизиям, что выдвигались от Волховстроя. И тут и вдарило, да так, что через полчаса кое-как пришел в себя — дивизионный врач меня хотел в клинику отправить, пришлось послать далеко и пешим маршрутом. Заодно планы развертывания, Генштабом придуманные, на ходу похерить, в виду их полной бесполезности. И на то у меня были серьезные основания, поверь. Сейчас поясню…

Григорий Иванович извлек пачку «Казбека» из кармана — вытряхнул папиросу. Курить можно было без ограничений, у адъютанта был целый запас папирос, вещи маршала таскал ординарец. От Шлиссельбурга добрался с комфортом, в машине и с конвоем, оставив члена военного совета на

месте с целой массой всевозможных поручений — пусть «с места в карьер» в работу впрягается. А дел на Сычева навалилось много — нужно готовить противнику неприятный «сюрприз», слишком зарвался фон Лееб, рано победу празднует — ведь он почти у самых предместий Ленинграда.

— Вот посмотри, это я на коленке набросал, пока к тебе ехал. Оцени картину во всей красе, и сделай из нее должные выводы. И не считай, ради бога, что я от инсульта с ума сошел, к моему сожалению или счастью дело совсем в другом. Объяснить не могу, что здесь творится…

Кулик прикоснулся ладонью ко лбу, одновременно отдавая сложенную карту «первому маршалу». Тот ее живо развернул, несколько минут с вытаращенными глазами изучал ее, пару раз охнул, потом повернулся к усевшемуся на стул старому приятелю.

— Ты не можешь этого знать, никак не можешь… Но ведь знаешь, по глазам вижу, что знаешь. Крепко же тебя шандарахнуло…

Бывший нарком обороны тяжело опустился на стул, лицо немного побледнело. Опустив руку на плечо, неожиданно крепко встряхнул Кулика, впился взглядом, словно рентгеном.

— Давай все по порядку, все — я должен знать все!

— Рад бы рассказать, Клим, только ты сам от моего повествования умом можешь тронуться, если на веру примешь. А без веры никак — сумасшедшим меня считать будешь. Впрочем, без обиды — я сам думал, что рассудка лишился. Я ведь хотел от Назии обратно к Волхову податься — обматерил полковника, что его дивизия медленно выдвигается, и хотел со станции обратно подаваться. А что мне делать там — штаба нет, он где-то в дороге застрял, войска начнут только завтра прибывать, а их ведь еще протолкнуть надо, а там развертывать, и только шаг ступил, как в голове, словно бомба шарахнула. И не чернота пришла, когда контузят, нет, много хуже — я увидел зимний Ленинград и трупы на улицах. Много трупов — от голода умерших людей. Блокада, что продлится долгие девятьсот дней и ночей. Как наваждение…

— Значит, Ленинград фашисты не возьмут?!

Ворошилов невольно показал свои мысли, и лишь потом до «первого маршала» дошло, и так, что голос подсел до хрипа:

— Сколько, сколько — девятьсот дней и ночей?!

— Да, четыре долгих года мы будем ломать хребет фашистской гадине, но до Берлина дойдем, и на рейхстаге распишемся. А больше я тебе ничего не расскажу, Клим — нельзя никому ничего знать, иначе на смерть тяжело идти будет. И ты молчи — знай и молчи, это сон, всего лишь сон…

Кулик закурил новую папиросу — пальцы заметно дрожали, перенервничал, да еще не привык, что рука «отросла». Да и не врал — он ведь видел страшные кадры кинохроники. Особо лгать он не собирался, лучше смешать правду и вымысел — Климент Ефремович откровенную ложь выявит сразу, по малейшим эмоциям. И теперь нужно говорить то, что случилось на самом деле, и чему он стал участником этим утром.

— Подумал, дурман накатил, ведь генерал Антонюк писал, что армия фронт держит. Испугался, решил, что сон пророческий и сразу изменил план развертывания для 310-й дивизии — отправил ее на двадцать километров вперед, чтобы синявинские высоты успела занять, с них ведь все подступы видны, и Ладога как на ладони. Тут дело такое — если наваждение верное, и немцы послезавтра займут, то блокаду установят, мы их два с половиной года бодать будем, как тот баран ворота. И подался сразу в Шлиссельбург…

Ворошилов слушал его очень внимательно, не отводя взгляда — просто физически неприятно ощущать такое. Да и говорить правду было тяжело, понимая, во что она может вылиться.

— А там убедился, что

командарм 48 совершенно растерялся, и ничегошеньки не понимает, что происходит. Даже не удосужился войска потерянные свои разыскать, хотя чего там — от дивизий по тысяче бойцов и командиров, одни номера и остались. Я его там и в хвост, и в гриву, и так и эдак — ну, расшевелил, короче. «Очковтиратели» — их встряхнуть хорошенько надобно, как и моряков, что вообще не знают, что у них за спиной происходит. Врут, не понимая, что это к катастрофе привести может. Я ему КП в рабочем городке назначил, подальше от Шлиссельбурга, поближе к фронту.

— Теперь от тебя многое зависит, Клим — Шлиссельбург удерживать нужно до крайности, и особенно синявинские высоты. Потому я Антонюку свою 310-ю дивизию отдал, без нее фронт там посыплется. Ладожская флотилия приказ твой должна получить — тогда 4-й бригадой морской пехоты позиции подопрем. И 115-ю дивизию в состав 48-й армии необходимо немедленно передать. Из нее стрелковый и один артиллерийский полк в Арбузово ночью перебросить — на катерах и пароходах перевезти на левый берег. Тогда немцев можно удержать — а как подойдет одна из моих дивизий, ей пограничников сменить можно будет. И можно не беспокоиться — на фронте будут две дивизии со стрелковым полком и с бригадой морской пехоты, плюс канонерские лодки на реке. Отдам один дивизион 152 мм гаубиц нового образца — без тяжелой артиллерии наступление целого танкового корпуса трудно будет отразить.

Ворошилов несколько минут разглядывал карту, потом произнес негромко, одновременно делая на листке пометки.

— Крепко ты за дело взялся, хотя 48-я армия тебе оперативно подчинена, а ты ей две дивизии передаешь, а у тебя их всего четыре. Но правота твоя — распоряжусь немедленно, считай, армию на пустом месте воссоздали, и дыру в обороне закроем — немцев к Ладоге нельзя допустить.

— Я ведь не просто так — 128-ю и 311-ю дивизии, что к моим войскам вышли, заберу себе, пополню маршевыми батальонами — через неделю снова воевать смогут. Приберу и горнострелковую бригаду, и 21-ю танковую — я не филантроп, мне они пригодятся. И пограничников отдай, как только их из боя выведут — люди подготовленные, а тут, куда не плюнь, везде болота и леса. Как тебе такой баш на баш, Климент Ефремович…

В осажденном Ленинграде на легкие Т-26 устанавливали броневые «экраны», стальные листы в 15–20 мм играли роль дополнительной защиты, их крепили на болтах, что широко практиковали на КВ. В таком виде машины хоть как-то могли выдержать огонь германских 37 мм противотанковых орудий. Надеяться на поступления новых танков не приходилось, дорожили каждой боевой единицей…

Глава 13

— Сон или наваждение, к черту все — голова сильно болит, успел, и ладно. Воевать надобно, а не о здоровье думать.

Кулик потер виски еще раз, закурил. А вот у «первого маршала» на этот счет появилось совсем другое мнение — в том, что ему отправляли из 48-й армии насквозь лживые сообщения, сильно напрягло, но отнюдь не удивило. Чего-то подобного Климент Ефремович и ожидал — на Волховском направлении дела с самого начала пошли скверные, и никому из генералов, которых начали «тасовать», не хотелось попасть под «раздачу» не по своей вине. И случившийся с Григорием Ивановичем апоплексический удар как нельзя лучше на пользу пошел — теперь за левый фланг можно не беспокоиться, сил все равно было мало, чтобы его резервами подкрепить. А так нашлись две свежие и полностью укомплектованные дивизии, и вовремя, когда разразился кризис. Тут интересы двух маршалов полностью совпали — одному нужно было удержать направление, второму его подкрепить — для того и отправлялась под Мгу 54-я армия.