Поймать хамелеона
Шрифт:
— Ах оставь, Осип, — в явном волнении отмахнулся Михаил и бросился прочь из гостиной, в которой провел последние несколько часов.
Выглядел он дурно. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, во вчерашней одежде, находившейся в некотором беспорядке, — всё это было следствием тревоги и бессонной ночи. Причиной тому было исчезновение единственной сестры помещика Воронецкого — Глашеньки, девицы восемнадцати лет от роду.
Глафира Алексеевна ушла на прогулку еще около полудня вчерашнего дня. Она была девицей романтичной, склонной
— Ну что ты, Мишенька, что со мной может случиться? Я ведь рядышком, кругом люди. Если что, услышат. Да и не случается у нас ничего, к чему хмуришь брови сердито?
— Да как же мне не хмуриться, сестрица? — с укором отвечал Михаил. — Одни мы с тобой друг у друга. Случится что, как же мне быть без тебя? Да и не прилично девице в одиночестве бродить.
— Я по своей земле брожу, братец, к соседям не захаживаю. Не сердись, голубчик, всё будет хорошо.
И вот она вновь ушла. Но не вернулась ни через час, ни через два, ни даже к сумеркам. Занятый своим делами, Михаил Алексеевич не заметил отсутствия сестры, но когда начало вечереть, явилась горничная Прасковья — старшая внучка дворецкого Осипа. Вот она-то первой и произнесла это ужасное:
— Барышня пропали.
Воронецкий, пребывавший в своих мыслях, оторвался от бумаг и ответил горничной рассеянным взглядом. Так и не осознав ее слов, он переспросил:
— Что ты сказала?
— Барышня ушли гулять и не вернулись, — ответила девушка.
Он еще с минуту смотрел на Прасковью и наконец отметил, как горничная мнет пальцами подол форменного платья, что румянец ее лихорадочен, и губы подрагивают. Девушка была всерьез встревожена. Михаил нахмурился и поднялся на ноги.
— Когда ушла Глафира Алексеевна? — спросил он, снимая со спинки стула свой сюртук.
— К полудню дело было, — ответила девушка. — И к обеду не вернулись Глафира Алексеевна, и позже не пришли. Я уж обегала везде, где они гуляют, а нету барышни. Пропала! — визгливо закончила она, окончательно обнажив волнение.
— Черт знает что, — выругался Михаил. — Отчего раньше не пришла? Почему сразу не доложила? К обеду барышни нет, а ты молчишь!
Лицо Прасковьи скривилось в рыданиях, и она повалилась на колени:
— Браните, барин, браните, виноватая я! Не доглядела! Да только вы ведь велели вас не тревожить, а я думала, вернутся Глафира Алексеевна, выдавать не хотела! Браните вы сестрицу за то, что они одни гулять изволят, а они огорчаются. Думала, вот вернутся, а вы и не узнаете. Мало ли замечтались барышня, загулялись…
— Довольно! — устав слушать оправдания, гаркнул Михаил и устремился прочь из кабинета мимо рыдающей Прасковьи.
Вскоре собрались все, кто работал в усадьбе, а к ночи позвали и крестьян из ближайшей деревни. Глашеньку
Михаил старался не прислушиваться к негромким шепоткам крестьян, потому что уже несколько раз уловил слова: пруд, утопла, лес, звери. Всё это и вправду могло случиться, и от предположений, какие он слышал, Воронецкий начинал закипать. И чем дольше длились поиски, тем громче становились голоса, и тем больше злился молодой барин.
— Моя сестра жива! — не выдержав, рявкнул он. Люди затихли, и он добавил уже спокойней: — И мы ее найдем.
— Если только в лес пошла и заблудилась… — неуверенно предположил кто-то.
— Да что бы барышне в лесу-то делать? — усомнились в ответ.
— Так ведь больше ей деваться и некуда.
— Красивая барышня, вдруг… — женский голос осекся, и продолжить это предположение никто не решился.
А вот Михаил остановился и обернулся. Будто огнем обожгли его слова крестьянки. Глаша и вправду была хороша собой. Стройная, нежная, как полевой цветок, неискушенная в мирских страстях. И хоть была склонна к мечтам, но нрав имела озорной. И черты лица ее были приятны и гармоничны. Светлые волосы были густы, голубые глаза чистыми и яркими.
Кто-то из соседей уже не в первый раз намекали на желание породниться с Воронецкими. И хоть род их не был знатен, а предложения поступали и от семейств, какие могли оказать Глафире Алексеевне честь, но Михаил не спешил с положительным ответом. Причиной тому была сестрица.
— Не спеши отдавать меня замуж, братец, — просила она. — Отдай тому, кто мне придется по сердцу. Есть у меня еще время, дай побыть в отчем доме.
Михаил Алексеевич любил сестру, потому перечить не стал.
— Будь по-твоему, душа моя, подыши еще немного полной грудью.
И вот от этих вот воспоминаний Воронецкий сейчас и задохнулся. Что если украли? Бежать бы сама не стала, это Михаил знал точно. Глашенька любила брата не меньше и скрывать бы от него своих мыслей не стала. А вот охотники на нее были. И в гости захаживали, и на званые вечера приглашали, и глаз не сводили. Ухаживали. Правда, приличий никто не нарушал, ожидали, когда Глафира Алексеевна откликнется. А она улыбалась, но близко к себе никого не подпускала. Неужто и вправду…
Он оглядел людей, которые шли за ним, и спросил:
— Чужой кто заезжал к нам?
Люди переглянулись и отрицательно замотали головами.
— Нет, барин, не видали.
— Может, из соседей наших кто появлялся? — вновь спросил Воронецкий.
Люди переглянулись, но вновь отрицательно покачали головами.
— Так ведь мы ж за дорогами не смотрим, Михаил Алексеевич, — ответили ему. — Ребятню спросить надо, эти без дела, бывает, бегают. Может, кого и приметили?
И тут же откуда-то из-за спин взрослых послышался детский голос: