Поймать солнце

Хартманн Дженнифер

Я не стану отрицать, что он спас меня. Макс Мэннинг заслуживает благодарности за то, что воскресил меня из мертвых.

— Да, это правда, — признаюсь я. — Он спас меня.

В ее глазах блестят слезы, когда Бринн прижимает обе руки к груди.

— Вау.

Подняв голову, я смотрю на уродливый потолок из пенопластовой крошки.

— Да уж.

— О! Это мне напомнило, — говорит она, роясь в кармане своего комбинезона. — Макс сказал, что у его отца какой-то приступ, поэтому он не смог прийти сюда со мной… но он хотел, чтобы я передала это тебе. Он постарается навестить

тебя завтра, если твоя мама не будет против.

Бринн протягивает сложенный лист бумаги, и у меня замирает сердце. Пальцы дрожат, когда я тянусь за запиской.

— Спасибо.

— Нет проблем! А теперь я дам тебе отдохнуть. Я просто хотела узнать, как у тебя дела. — Она встает с кровати и поправляет свои косички. — Наслаждайся фруктами. Ананас — мой любимый.

Я улыбаюсь ей, на этот раз по-настоящему.

— Передай своим папам спасибо. Может быть, я смогу с ними как-нибудь встретиться.

— Да! Они уже приглашают тебя на фондю и шарады. Это будет круто! — Отойдя, она с энтузиазмом машет мне рукой. — Береги себя, Элла.

— Пока.

После того как она выскальзывает за дверь, оставив меня в облаке засахаренной сладости, я ложусь на кровать и быстро открываю записку от Макса. Смотрю на знакомый почерк, написанный черными чернилами, и прикусываю губу.

Три причины, по которым ты всегда должна всплывать на поверхность:

1. Плавание — хорошее физическое упражнение. Именно благодаря ему мои руки выглядят так хорошо. (Не отрицай. Я знаю, что тебе нравятся мои руки).

2. Солнце находится над поверхностью. Солнце тебе идет.

3. Я буду скучать по тебе.

— Макс.

Меня прерывает мама, вбегающая в спальню с кружкой горячего чая, ее волосы накручены на бигуди, глаза налиты кровью. Я засовываю записку под подушку и одариваю ее полубезумной улыбкой.

— Привет, мам.

— Жар похоже спал. — Она подходит со вздохом облегчения и ставит неоново-оранжевую кружку рядом с моей лавовой лампой. — Как кашель?

— Мокрота отходит.

Прижав тыльную сторону ладони к моему лбу, покрытому холодным потом, она мягко улыбается.

— Ты выглядишь немного лучше. Уже не такая раскрасневшаяся.

— Да. — Откидываю голову на изголовье, когда поворачиваюсь к ней лицом. — Я вернулась к своему стандартному цвету лица — призрачно-бледному.

— Кстати, у тебя замечательная подруга… Бринн. — Мама присаживается рядом со мной. — Она оставила тебе несколько домашних заданий, над которыми ты сможешь поработать, когда немного поправишься.

Я стону.

— Предвкушение слишком велико. Не стоит перевозбуждать меня в моем нынешнем состоянии.

— О, Элла. — Вздохнув, она прижимает ладонь к одеялу, под которым лежат мои ноги. — Ты не представляешь, как я благодарна Максу. Я не могу представить… — Она смаргивает подступившие слезы. — Мысль о тебе… Я не могу…

Ее голос срывается. Она не может вымолвить и слова.

Чувство вины снова всплывает на поверхность, и вокруг

меня раздаются удары невидимого молотка.

Я была такой чертовой эгоисткой. Я почти оставила ее совсем одну. Бездетную и убитую горем.

Я не отвечаю.

Слишком боюсь, что признаюсь в своем ужасном грехе, и моим приговором станет медленная смерть.

Собрав силы, мама прочищает горло и заставляет себя улыбнуться.

— Бабушка Ширли прислала тебе милую открытку и чек на пятьдесят долларов. Я сказала ей, что ты пытаешься найти работу, а тут эта инфекция.

Бабушка Ширли — одна из тех скупых старушек, которые всю жизнь откладывают деньги. В этом году ей исполняется восемьдесят лет. Она богата, и утверждает, что с деньгами ведет себя ответственно.

И хотя она помогла нам в трудную минуту, купив подержанную машину и приобретя этот маленький домик после того, как мама почти разорилась, оплачивая судебные счета Джоны, она все равно прочитала нам лекцию о том, как важно самим выкарабкиваться из этой ямы.

Я натягиваю покрывало до подбородка и хмыкаю.

— Круто. Спасибо.

— Завтра я возвращаюсь в салон, — продолжает мама. — Ты справишься сама? Может, мне побыть с тобой еще несколько дней?

— Нет, я в порядке. Думаю, худшее уже позади. — Я смотрю на окно, когда слышу какой-то грохот на другой стороне улицы. Со стороны может казаться, что в доме Мэннингов все в порядке, но я лучше других знаю, что внешность может быть обманчивой. Моргнув, я возвращаю взгляд к матери. — Я позвоню тебе, если мне что-нибудь понадобится.

— Хорошо. — Она сжимает мое бедро и встает с матраса, после чего ненадолго задумывается. — О, и Элла?

Я смотрю на нее.

— Да?

Мама некоторое время изучает меня, и в ее глазах появляется задумчивость. Затем она качает головой, увитой розовыми бигудями, и, нахмурившись, спрашивает:

— Почему ты плавала в обуви?

***

Стук пробуждает меня от сна.

Тук, тук.

Глаза распахиваются, и меня встречает темнота. Нащупав рядом с собой заряжающийся мобильный телефон, я замечаю, что сейчас чуть больше десяти вечера. Должно быть, я заснула после аппетитного пиршества с гороховым супом и солеными крекерами. Зевнув, потираю глаза ладонями.

И тут я снова слышу звук.

Тук, тук, тук.

Бросаю взгляд на свое приоткрытое окно. Легкий ветерок проникает внутрь, заставляя мои персиковые шторы танцевать в дурном предзнаменовании. По коже пробегают мурашки, хотя я уверена, что это всего лишь ветка дерева. Я всегда относилась к тому типу людей, которые считают, что «Это просто ветер», в то время как Джона был более склонен к беспокойству и тревоге, особенно когда это касалось меня.

Отбросив одеяло, поднимаюсь с матраса, дотягиваюсь до своей лавовой лампы, выдергиваю шнур из розетки и топаю к окну босыми ногами и хмурым взглядом. Я устала и промокла от пота, и либо собираюсь контузить незваного гостя винтажным светильником, либо устроить ничего не подозревающей ветке дерева очень плохую ночь. В любом случае, я настроена решительно.