Поймать солнце
Шрифт:
Рычащий звук вырывается из моего горла, когда я шагаю вперед и грозно смотрю на автомат. Снова пинаю его. Бью по нему обеими руками, затем сжимаю руки в яростные кулаки и бью еще.
Банка не двигается.
Не сдвигается.
Я почти уверена, что слышу смех, но это может быть мой собственный внутренний голос.
В последний раз стукнув ногой по основанию, я кричу:
— Да пошел ты, «Доктор Пеппер»!
Мои слова эхом разносятся по пустым коридорам, рикошетом отскакивая от стен и увековечиваясь в уродливых синих шкафчиках и еще
Хлоп!
С моих губ срывается вскрик.
Я отпрыгиваю назад, когда кулак проносится мимо меня и ударяется о переднюю панель торгового автомата. Мое сердце подскакивает, и широко раскрытыми глазами, я смотрю на то, как банка «Доктор Пеппер» покачивается и падает в щель автомата.
Бух.
Я поднимаю голову.
Мой взгляд встречается со взглядом Макса Мэннинга.
Парень ничего не говорит. Не улыбается, не моргает и кажется даже не дышит. Просто пристально смотрит на меня, его темно-шоколадные волосы спадают на лоб, бледно-голубые глаза пусты и нечитаемы.
Затем он делает шаг назад.
Разворачивается.
И исчезает в коридоре.
ГЛАВА 3
ЭЛЛА
— Как дела в школе?
Мама сидит спиной ко мне, склонившись над компьютерным столом, яростно набирая что-то в поисковой системе. Она только и делает, что работает, хотя еще не нашла настоящую работу. Бог знает, чем она занимается целыми днями, но, похоже, это ее отвлекает.
Я бросаю рюкзак у входной двери, разуваюсь и делаю глубокий вдох. В доме пахнет сахаром и цитрусовой цедрой.
— Очень хорошо. Я многому научилась. Целовалась с мальчиком под трибунами сразу после того, как меня выдвинули на номинацию королевы «Осеннего бала». Потом я исполнила мечту всей жизни и вступила в группу поддержки.
Она замирает, поворачиваясь в своем кресле.
— Правда?
Сверкнув зубами, я размахиваю в воздухе невидимыми помпонами, размышляя, не стоило ли мне записаться в театральный кружок. Судя по искре надежды, мерцающей в мамином взгляде, мои актерские способности на удивление приличны.
Но ее лицо опускается, когда я качаю головой и бросаю на нее взгляд «Ты с ума сошла?». Который ей слишком хорошо знаком. Тот, который на данный момент стал всей моей личностью.
Мама вздыхает, снимает с переносицы очки в проволочной оправе и откидывается на спинку кресла, раскачиваясь из стороны в сторону. Она прищуривает на меня свои серо-зеленые глаза.
— Элла.
— Мама.
— Как дела в школе? — снова спрашивает она.
Какое-то время мы сохраняем зрительный контакт, прежде чем я подхватываю рюкзак и, не говоря ни слова, прохожу мимо нее по короткому коридору в сторону своей спальни. Ей не нужно знать, что сегодня меня оставили после занятий, в наказание за перепалку с учителем. Скорее всего, ей будет все равно.
— Элла! — кричит мне вслед мама.
Я слишком устала,
Слишком устала притворяться счастливой.
Устала приспосабливаться к миру, который постоянно настроен против меня.
Очень устала ждать, когда нам выпадет хоть капелька удачи.
Но больше всего я устала скучать по старшему брату и одновременно ненавидеть его за то, что он сделал. Любить и ненавидеть кого-то одновременно — это, наверное, самое утомительное занятие в этом мире.
Вваливаюсь в свою спальню и бросаю рюкзак на пол, а затем закрываю за собой дверь. Не захлопываю ее, потому что не злюсь.
Я просто устала.
Поскольку я не слышу приближающихся маминых шагов, то опускаюсь посреди комнаты и смотрю на выцветшую оранжевую сумку, лежащую у меня между ног.
Мое сердцебиение учащается.
Когда мне было восемь лет, я попросила на Рождество одного из этих дудл-медведей. Я помню, как разрывала серебряную и золотую оберточную бумагу, которая сверкала, как мишура, под огромной люстрой в нашей гостиной, умоляя, чтобы хоть в одной из этих коробок оказался мишка. Но этого не случилось. Мой дядя сказал, что я избалована, когда я разрыдалась возле разноцветной елки и рухнула среди множества дорогостоящей электроники.
Я не чувствовала себя избалованной, просто мне казалось, что Санта забыл обо мне.
Джона нашел меня плачущей в моей спальне позже тем же вечером. Ему тогда было всего двенадцать, но он был очень мудр. Было время, когда я считала его самым умным человеком на свете.
Сейчас я так уже не думаю… но когда-то, да.
Я помню, как он вытащил из шкафа мой новый рюкзак от «Вера Брэдли», сжимая в руке маркер, и бросил его на матрас рядом со мной. Он был оранжевого цвета, который всегда был моим любимым цветом.
— Это не дудл-мишка, но сойдет, — сказал он, смахнув с глаз свою медную челку и криво усмехнувшись. — Иногда можно импровизировать.
Я не знала, что означает это слово, но все равно кивнула.
Он снял колпачок с маркера и принялся рисовать на ярко-оранжевой ткани. Я широко улыбалась, глядя, как он рисует Винни-Пуха на переднем кармане, а также мультяшное сердечко на груди медведя.
С тех пор это стало традицией.
Каждый день Джона рисовал новую картинку или писал глупое слово на моем рюкзаке. Теперь он весь покрыт случайными картинками, цитатами, каракулями и символами.
Этот рюкзак — моя самая ценная вещь. И единственное, что у меня осталось от мальчика, которого я когда-то знала.
Я вожусь с застежкой-молнией, когда мое темное облако одиночества прерывает звук распахивающейся двери спальни. Мама видит меня, сидящую в центре комнаты, и прислоняется плечом к дверному косяку, глядя на меня своим фирменным взглядом, полным материнской заботы.
Я бросаю на нее быстрый взгляд, а затем возвращаю свое внимание к рюкзаку.
— Я приготовила цитрусовый торт, который ты так любишь, — говорит она.