Пожар на Хайгейт-райз
Шрифт:
– Завтра я отвезу вас в Сент-Джайлз, – тихо сказал Олифант, когда они снова выбрались на здешнюю главную улицу. – Если вы хотите, конечно.
– Хочу! – ответила Шарлотта без малейших колебаний. Если бы у нее было время подумать над этим, то, возможно, она утратила бы всю свою решимость. – Вы тоже там бывали, вместе с Клеменси? – спросила она уже более спокойным тоном, пытаясь представить себе эту поездку, которую ей самой теперь предстояло повторить, а еще думая о том, какие душевные страдания должна была испытывать Клеменси, видя картины, подобные той, которую они сами только что наблюдали. – Надо думать, она была очень огорчена и расстроена увиденным?
Священник обернулся к ней, и его лицо осветилось странным внутренним светом при этом воспоминании,
– Да… мы сюда приезжали, – ответил он с явно слышимой теплотой в голосе. – И в район Сент-Джайлз тоже ездили – это к востоку отсюда, ближе к Майл-Энду и Уайтчепелу… – С таким же восхищением он мог бы говорить о колоннах на развалинах Исфахана или о Шелковом пути, ведущем в Самарканд, – так нежно звучали в его устах эти названия.
Шарлотта колебалась лишь мгновение, потом сразу бросилась вперед, не обращая внимания на то, что ей вдруг открылось.
– В таком случае вы можете мне сказать, куда она ездила в последний раз?
– Если бы мог, миссис Питт, я бы уже это вам сообщил, – мрачно сказал Олифант, розовея лицом. – Я знаю лишь общее направление ее расследований, потому что не был с нею, когда она нашла Бесси Джонс. Мне известно только, что она ее нашла, потому что сама мне потом об этом рассказала. Мне ужасно жаль, клянусь Господом, что меня с нею тогда не было. – Он старался скрыть свою боль и почти преуспел в этом. – Может быть, мне тогда удалось бы ее спасти. – Его голос сорвался, и он закончил фразу хрипло и почти неразборчиво.
Шарлотта не могла с этим согласиться, хотя, возможно, к тому времени Клеменси уже успела перепугать хозяев этой недвижимости, чья жадность была настолько непреодолимой, что заставила их погубить бедную женщину.
Олифант отвернулся, стараясь взять себя в руки.
– Но если вы хотите туда поехать, я попытаюсь вам помочь. Если вы понимаете, какой это риск. Если мы найдем это место… – Он замолчал; заканчивать фразу не требовалось.
– Вы боитесь? – спросила она. Это прозвучало вовсе не как вызов, потому что она была уверена, что он не боится. Мэтью был взбудоражен от собственных переживаний, они его чуть ли не доконали, но тем не менее страха там не было; злость была, жалость, возмущение, чувство утраты, – но не страх.
Священник снова повернулся к ней, и его лицо стало почти красивым, так он был воодушевлен.
– Вы хотите продолжать дело, которым занималась Клеменси, миссис Питт. И я думаю, даже более того, – вы хотите выяснить, кто ее убил, и выставить их на всеобщее обозрение. Я тоже этого хочу.
Она не ответила, в этом не было никакой необходимости. Ей удалось мельком уловить признаки того, как он уважал и любил Клеменси. Он бы никогда не заговорил об этом; она все-таки была замужняя женщина, старше его, занимала более высокое общественное положение… Ничего, кроме дружбы, между ними было не возможно. Но это никак не повлияло на его чувства и никак не уменьшило огромность его утраты.
Шарлотта улыбнулась Олифанту вежливо, словно это был обычный знакомый, и поблагодарила его за помощь. Они с Грейси были весьма ему признательны.
Шарлотта, естественно, рассказала Питту, чем занималась, что намерена делать дальше и с какой целью. Она могла бы избежать этого разговора, если бы Веспасия не отвезла детей к Кэролайн, но их отсутствие следовало как-то объяснить, а она была не в том настроении, чтобы отделываться экивоками.
Шарлотта не сказала мужу, в какое именно место направляется, потому что предыдущий жизненный опыт ничего не мог ей подсказать, так что она и сама не могла предвидеть, где может оказаться в последующие пару дней. Персиваль повезет ее, Олифанта и Грейси по разным улицам, все более узким, все более вонючим, по следам несчастной Бесси Джонс. Грейси может оказать ей
В конечном итоге, после полудня третьего дня поисков, они нашли Бесси Джонс, как это до них удалось сделать Клеменси Шоу. Это было в самом сердце района Майл-Энд, рядом с Уайтчепел-роуд. Там оказалось необычно много полицейских.
Бесси сидела, скрючившись, в углу маленькой комнаты – не более чем двенадцать футов на шестнадцать, – в которой обитали три семьи, по одной в каждом углу. Всего там было шестнадцать человек, включая двоих младенцев, которых матери держали на руках и которые беспрерывно кричали и плакали. У одной стены стояла почерневшая пузатая кухонная плита, но ее еще не топили. Тут же стояли два ведра для естественных надобностей, но рядом не было никакого слива, куда можно было бы их опорожнить, если не считать помойки во дворе, переполненной и воняющей на всю округу. Этот гнусный запах заполнял весь воздух вокруг, застревал в глотке, прилипал к одежде, к волосам, к коже. Проточной воды поблизости не было. Воду для мытья, готовки и питья нужно было таскать ведром из водоразборной колонки, расположенной в трех сотнях ярдов вверх по улице.
Никакой мебели, за исключением одного поломанного деревянного кресла, в комнате не было. Люди спали, завернувшись в тряпье и одеяла, которыми они только и могли укрыться для тепла; их ничего не отделяло друг от друга – мужчины, женщины, дети спали вповалку, прямо на половых досках, прикрытых разве что еще некоторым количеством всякого рванья, тряпками, пеньковыми оческами и отходами портновских мастерских, слишком истрепанных и грязных даже для того, чтобы пустить их на изготовление одежек для обитателей работных домов [19] .
19
Работные дома – дома призрения для бедняков, куда, в соответствии с Законом о бедных (действовал в 1843–1948 гг.), направлялись (в том числе в принудительном порядке) бездомные, безработные, бродяги и прочие неимущие. Были известны жестким режимом содержания и обязательной, обычно тяжелой, работой, нередко только за еду и кров.
Несмотря на плач детей и храп старика, спавшего под разбитым окном, едва прикрытым куском линолеума, в комнате были отлично слышны писк и царапанье коготков крыс. С этажа ниже доносились пронзительные звуки, исходившие из пивной, – выкрики пьяных, сцепившихся в драке, ругань и обрывки похабных песенок. Рядом со входом в дом, в канаве валялись две бесчувственные женщины, да какой-то матрос справлял нужду возле стены.
Ниже уровня улицы, в скверно освещаемом подвальном помещении тесно, плечом к плечу, сидели девяносто восемь женщин и девушек, работниц мастерской с явно потогонной системой труда, – они вручную шили рубашки за несколько пенсов в день. Но это было все же лучше, чем работа на спичечной фабрике с непременным отравлением фосфором в конечном итоге.
Расположенный наверху бордель готовился к вечерним трудам. А в двадцати ярдах от него плотными рядами на нарах валялось множество мужчин, разлагающихся живьем, дрейфующих в сладких снах, навеянных опиумом.
Бесси Джонс была до предела истощена и вымотана, обессилена безрезультатной борьбой и довольная теперь хотя бы тем, что нашла приют и кров, крышу, которая защитит ее от дождя, плиту, к которой ночью можно тесно прижаться, и обеспечила себе пару кусочков хлеба на ужин.
Шарлотта вывернула свой кошелек, хотя и понимала, что это вульгарно и бессмысленно, но деньги просто жгли ей руки.