Пожарский 3
Шрифт:
Кузьма заказал кружку самого вонючего местного пойла и устроился в тёмном углу. Через некоторое время к нему подсели двое хмурых типов. Тот, что покрупнее только молчал, разговаривал худой, похожий на недовольного хорька:
— Ну и чё ты тут расселся? Сказано было, как подходить?
— Не знаю, как там было сказано. Спасибо, у меня хоть со страху память не отшибло, место припомнил.
— Старшие где? — кисло спросил хорёк.
— А всё, нету! — «Гришка» с бандитским подвывертом развёл руками. — Были да сплыли. Кого узкоглазые глиняшки порешили, кого крестьяне на вилы подняли. Четверо в корчме
Хорёк пожевал губами:
— Доказательства уничтожения деревни где?
— А вот! — «Гришка» покосился на куль, стоящий у него под боком. — Туда глянь.
Громила тяжело поднялся и расшнуровал мешок. Посмотрел. Что-то шепнул на ухо хорьку.
— Пальцы?!.. — перекосился тот.
— А чё я вам должен был принести? Сердцавырезанные? Так с них кровь сильнее льёт, да и заваниваются они быстрее, подозрительно. Сверху — мужицкие, пониже поковыряй — там бабьи начинаются. А на дне — детские.
Брехал с уверенностью — в кабаке из мешка вываливать, что ли, будут?
— Ладно, оставь! — брезгливо скривился хорёк. — Сколько, говоришь, вас выжило?
— Сколько бы ни выжило, — ощерился «Гришка», — все деньги наши! Такой уговор был!
— Верно, но твои приятели должны сами явиться за своей долей. Ты ведь можешь и не поделиться с ними. Поэтому…
Некоторое время они таращились друг на друга.
— Пятеро!
— Значит, твоя — пятая часть.
Хорёк принялся выкладывать на стол монеты, «Гришка» следил за ним, шевеля губами.
— Вот! — мелкий кивнул, и громила передвинул ближе к «бандиту» увесистый кошель. — В расчёте.
Бурча под нос про крохоборов и мешочников, «Гришка» спрятал кошель за пазуху и кивнул на нетронутую кружку:
— Угощайтесь, господа хорошие, доброго здоровья! — тронул шапку и пошёл на выход вихляющейся воровской походкой.
Кузьма удалялся от центра, сильно надеясь на хвост. Сворачивал в малолюдные переулки, выбирал дворы поплоше. Через несколько кварталов его догнали четверо. Кузьма сделал вид, что убегает, и завёл погоню в глухой замусоренный двор, в который не выходило ни одного окна. Тут преследователи попытались нанести ему многочисленные колотые раны, но были неприятно удивлены тем фактом, что все их кинжалы, тесаки и даже удобные для городского боя кошкодёры отчего-то вдруг одномоментно сломались.
— Дольше всех протянет тот, кто больше всех знает, — любезно улыбнулся Кузьма. — Возможно, этот счастливчик даже переживёт сегодняшнюю ночь…
— И можете себе представить, Замятино пытаются сравнять не альвы!
Кузьма, конечно, притащил и сдал Чжану последнего из своих преследователей, но почти всё успел узнать сам.
— И кто же? — полюбопытствовал Горыныч.
— Венецианцы.
— Кто?! — поразился я. — Этим-то мы когда дорожку перешли?
— А я тебе скажу! — на Горыныча, кажется, снизошло озарение. — Когда Муромцам альвийских наёмников передали… ты помнишь?
— Передали, ну. И что?
— С наводкой на како-о-ой банк?
— Евро-какой-то.
—
— Ну, понятно. У венецианцев дела в Москве начали расклеиваться, прибыли упали — виноват кто? Конечно, Пожарский!
— И ещё одна примечательная информация к размышлению, — Кузьма выдержал многозначительную паузу. — Захваченные на Академической площади душегубцы, переданные государевой службе, сбежали. Все до единого. Такое вот волшебное стечение обстоятельств.
— Это кого-то из дворцовых подкупили, — мрачно хлопнул по столу Горыныч. — Зуб даю!
Зуб — не зуб, а обидно… Хорошо, мы хоть троих тогда забрать успели…
— А про русских пленников?
— Ни слуху ни духу.
Слов нет, одни междометия…
— Постараться надо, хоть какую-то зацепку найти. Ярена хоть и вредная, а своя. Да и молодёжь жалко.
Кузя вздохнул и пожал плечами:
— Да понятно. Будем искать.
И Кузьма начал ещё более активные поиски. Шпионил, проще говоря. Занятие это стало не таким простым, как могло казаться. В условиях расширяющихся межклановых стычек серьёзные дома выставляли максимальные защиты — и от прослушки, и от проникновения, и всяких комбинированных, каких смогли насочинять. Понятно, что вычислить Кузьму они не могли, но если уж тревога начинала верещать, ни о каких любопытных разговорах и речи уже не шло.
Однако, некоторые вещи носились в воздухе открыто.
К примеру, Борис Зерновой настолько был уверен в своём праве руководить царевичем, что перебрался на житьё в царские палаты, чуть не в покои безвременно усопшего царя Фёдора, из-за чего с боярской думой у него вышел скандал и даже потасовка. На огонь в Кремле с давних пор полный блок стоит, однако в запале дошло до сосулин и камней. Василию Скопин-Шуйскому на лбу набили шишак размером чуть не с яблоко — а целили, говорят, в глаз! Да и прочие из думной палаты расползались битые да драные. У царевича, оказавшегося посреди самой драки, сперва случился испуг, от чего он на троне истуканом замер, а потом паника. В этой панике Дмитрий (да-да, тёзка мой) как в малую дверцу за троном убежал да в личных покоях заперся, так два дня и не выходит.
— И не выйдет, — заявил на это Горыныч. — Из покоев тайный ход ведёт в дом специальный, далеко за городом. Царевича в Кремле давно нет.
Истинно, так и оказалось! Опасаясь, как бы царевич от голода или испуга не окочурился, двери в его покои взломали. А там — ничего. Ни царевича, ни прислужников его, ни, что показательно, следов. Как ушёл — так и не выяснили.
— В городе пустовато стало, — рассказывал Кузя. — Одиноких прохожих нет почти. Нет-нет, смотришь — клановый разъезд идёт. Эти меньше чем по полсотни не вылазят.
— А служба общественной безопасности? Царская-то?
— Сперва они ещё трепыхались, а как царевич сбежал, следом и начальник службы этой куда-то канул, и помощник его. Без объявления, как говорится. Народ судачит: может, пришибли их да прикопали давно? Слухи ходят, что и сотники их безвременно помирать начали.
— У-у-у… — протянул Горыныч.
Тут всем нам без особых пояснений было ясно, что «у-у». Кому-то порядок в городе неинтересен. Службе охраны начали рубить головы — значит, не сегодня — завтра рядовые побегут, не дожидаясь массовой резни.