Пожарский
Шрифт:
«Насколько «отечество» [283] служилого человека зависело от государственной власти? — задается вопросом современный специалист в области местничества Ю. М. Эскин. — С одной стороны, знатный аристократ считает, что «за службу государь жалует поместьем и деньгами, а не отечеством», а с другой… В «отечестве» можно было понизить за какие-то проступки целый род. «Отечество» можно было и «восстановить». Князь Д. М. Пожарский, скажем, не смог бы даже местничать со многими из равных себе по родовитости лиц, если бы не пробился в период Смуты своими подвигами в аристократическую «обойму» думных чинов, вернув своему роду утраченное его предками положение, достигнув его службой. Фактически «отечество» как бы жаловалось
283
Иначе говоря, знатность.
284
Эскин Ю. М. Очерки истории местничества в России XVI–XVII вв. М., 2009. С. 394.
Этот «чемпион» по местническим тяжбам в декабре 1613 года совершил поступок недальновидный и самолюбивый. Он сцепился в местническом поединке с Борисом Михайловичем Салтыковым. Переборщил… Пожарские и при старом порядке, и при дворе Михаила Федоровича с Салтыковыми местничать не могли. Те — великий род и к тому же близкая родня самому государю. Никакие услуги царю и отечеству не могли перечеркнуть эти очевидные факты.
Кажется, успехи в предыдущих местнических тяжбах вскружили голову Дмитрию Михайловичу. Челобитье его было весьма смелым: мимоходом он задел еще и другого вельможу — князя В. Долгорукого. Борис Салтыков с братом Михаилом и князем Долгоруким взялись отстаивать свои позиции всерьез. Рассуживая по правде, Михаил Федорович должен был встать на их сторону. Пожарский упорствовал. Он даже ослушался прямого царского указа. Плачевный результат: «Государь, говоря с бояры, велел боярина князь Дмитрея Пожарскаго вывесть в город и велел его князь Дмитрея, за безчестье боярина Бориса Михаиловича Салтыкова, выдать Борису головою, и в розряде то велел записать» [285] .
285
Дворцовые Разряды. 1612–1628. Том 1. СПб., 1850. С. 120–123.
Основываясь на этом деле, историки либерального направления не раз упрекали Михаила Федоровича, а также придворную среду тех лет: как они могли оскорбить народного героя?! Никогда в России не оценят по достоинству дельного человека, хотя бы и явился такой…
Но правда куда прозаичнее: Дмитрий Михайлович сам нарвался на оскорбление. Он сыграл роль реставратора старого порядка. Его подняли за это высоко — намного выше того, кем он был всего за три года до того. Но восстановленный им же государственный строй имел жесткий ограничитель: Пожарских не могли возвышать бесконечно, и потолок возможного был уже выбран. Всё. Остановка! Ему показали: дальнейшие попытки улучшить родовую честь за счет схваток с вельможами, стоящими в местническом смысле явно выше него, ни к чему доброму не приведут.
Надо бы и честь знать.
В буквальном смысле.
Дмитрий Михайлович понял. Он не встал в оппозицию к государю, он не принялся бунтовать, он по-прежнему оставался добрым служильцем. Он еще не раз выйдет в поле за государя. Он провинился. Но не стал холить и лелеять свою гордыню. Иными словами, повел себя как добрый христианин и как человек, признающий общественную норму.
На протяжении полутора лет князь Пожарский играл исключительную роль в русском обществе. Теперь эта исключительность иссякла. Что ж, надо привыкать к новым обстоятельствам. За пределами столицы князя еще долго считали главным лицом в правительстве. Еще весной 1615 (!) года на Рязанщине некто Михалко Злой (доверенное лицо Пожарского), ссорясь с дьяком
286
Акты подмосковных ополчений 1611–1613 гг. М., 1911. С. 156.
Как покажет время, он и здесь смирился совершенно правильно. Юный царь и его неюные бояре не мыслили специально унизить народного героя. Они также стояли на страже системы. Михаил Федорович позднее еще не раз защитит Пожарского от нападок. Более того, в 1626 году Дмитрия Михайловича самого назначат судьей по местническому делу. [287] При дворе все знали, как он страдал от местнических тяжеб. Дав ему такой пост, правительство еще раз показало: князя Пожарского ценят, его заслуги не забыты, ему оказывают необходимое почтение.
287
Дворцовые Разряды. 1612–1628. Том 1. СПб., 1850. С. 833–834.
Итак, Дмитрий Михайлович как военный вождь земского ополчения сделал всё возможное, чтобы восстановить старинный московский государственный уклад. Лишь только реставрация завершилась, его самого встроили во всеобщий порядок — уважительно, но твердо. Пожарский вершил великие державные дела, а стал частью системы, утратил решающий голос. Он сохранил некоторое влияние на большую политику — это будет видно из последующей деятельности князя. Однако его новое положение никогда не приблизится к статусу военного диктатора, коим он обладал.
Нет смысла обсуждать, почему Пожарский спокойно согласился на подобную перемену. Об этом уже говорилось. Высота, добытая в обстоятельствах Смуты, стоит недорого. Она прежде всего не имеет долговечности. Высота, утвержденная стабильным государственным порядком, надежнее. Но когда Пожарский получал раны на Сретенке, когда он бился с Ходкевичем, его, наверное, меньше всего беспокоили мысли подобного рода. Какой ему чин дадут? Обидят? Не обидят? Сколько землицы пожалуют? Нет, столь самоотверженно драться можно только за идею.
У Дмитрия Михайловича такая идея была. Помимо православных убеждений он был еще консерватором, что называется, от Бога. Великим контрреволюционером. Может быть, величайшим во всей русской истории.
Но чем так хорош для России тот «старый порядок», о котором столько говорилось выше? Почему следует сочувствовать Пожарскому, огнем и железом возвращавшему самодержавную монархию и местническую иерархию военно-служилого класса? Разве сам он не получал затрещины от этой системы! Да не лучше ли было отказаться от нее и перейти к «шляхетской вольности» поляков и литовцев?
Что ж, государя хотел не один лишь Дмитрий Михайлович, но весь русский народ. Разве только незначительный слой высшей аристократии мечтал о том политическом рае, в котором жила польская магнатерия. Ради такого удовольствия наша боярско-княжеская элита делала полякам чудовищные уступки, граничащие с прямым предательством… А в ряде случаев и переходящие эту границу. Но для остальных составных частей нашего народа патриархальный деспотизм царя, освященный Церковью, наполняющий духом семейного единства всю страну, был желаннее, чем необузданный деспотизм полусотни олигархических семейств.
А местничество — оно-то какую в себе несло положительную программу? Разве оно не приносило губительных конфликтов в военное время? Разве оно не являлось источником темных страстей при дворе? Разве оно не ставило кровь, «отечество» выше деловых способностей и служебных заслуг?
Да! Местничество обладало многими недостатками.
Но за ними не столь уж сложно разглядеть и его великие достоинства.
Россия с начала XVI века имела чрезвычайно многочисленную, даровитую и весьма воинственную политическую элиту.