Позорный столб (Белый август)Роман
Шрифт:
Штерц вспыхнул, и дело, по всей вероятности, могло дойти до дуэли, если бы в это время не вошел официант. Все замолчали.
— Прошу прощения, — сказал официант, оказавшись под перекрестным огнем яростных взглядов. — Рассыльный спрашивает господина Виктора Штерца.
— Пуфть войдет, — сказал Штерц.
Официант сделал седоусому рассыльному знак войти. В дверях показался дядюшка Мориц, с красной шапкой в руках. Переступив порог комнаты, он сначала втянул в себя крепкий и ароматный дым сигар, затем с поклоном приблизился к Штерцу.
Молодому господину от вашего батюшки, — сказал он с легкой фамильярной улыбкой и протянул Штерцу конверт; тем временем,
Дядюшка Мориц, этот старый обитатель ночлежки на улице Эде Хорна, без малого двадцать пять лет простоял в красной шапке рассыльного на углу у Липотварошского казино; Виктора Штерца он знал еще ребенком и не один раз в течение длинной вереницы лет оказывал ему услуги в качестве рассыльного.
Старик рассыльный был ходячим финансовым справочником и восторженным почитателем богачей. Он был в курсе важнейших сплетен банковского квартала, постоянно читал биржевые ведомости, знал на зубок курс акций колбасных предприятий и дивиденды металлургической промышленности, был осведомлен о слиянии предприятий, о заключавшихся сделках между текстильными компаниями на улице Шаш и об увеличении основного капитала разных акционерных обществ. Мысленно он частенько играл на бирже, и когда его ноги нестерпимо ныли от долгого стояния на углу, значит, «акции падали». Присматривался он и к Виктору Штерцу. Разумеется, не забывая о том, что он сын крупного домовладельца и фабриканта салями.
— Малость придурковатый господин, — таково было его личное мнение об отпрыске домовладельца, которое он добрый десяток лет высказывал стоявшей на углу газетчице. — Важный, как мул, брюхо которого распирает от овса. В общем прав тот, кто владеет миром! А скупердяй какой! Но это все от богатства! — И он сплевывал.
Газетчицу же интересовало лишь одно: что делают господа, чтобы у них на ногах не было мозолей.
В конверте, принесенном дядюшкой Морицем, лежали четыре тысячи крон, которые требовались для покрытия расходов на непредвиденный ужин. Виктор Штерц, еще сидя у дантиста, отправил за этой суммой к отцу одного из двух полицейских в синей форме, которые находились почему-то в распоряжении д-ра Вейна. В те времена личные телефоны были редкостью; поручик Штерц написал отцу, что под вечер примет участие в важном политическом совещании в отеле «Бристоль» и там будет ждать пакета. Колбасный фабрикант, человек преклонных лет, недостаточно ориентировавшийся в политической обстановке, счел более целесообразным отослать сыну деньги не с полицейским посредником профсоюзного правительства, а с рассыльным в красной шапке.
Итак, ужин в узком кругу — на нем и правда присутствовало всего семь человек, причем седьмым был один молчаливый господин, который за весь вечер не произнес ни слова, — действительно носил политический характер; д-р Вейн, руководитель одной из контрреволюционных группировок, дожидался здесь важных сообщений и поэтому собрал нескольких друзей, которые считались вполне благонадежными, и, быстро сориентировавшись, пригласил и своего пациента — поручика Штерца. Этим приглашением, по его мнению, он укреплял полезные связи, которые следует поддерживать в будущем с магнатами тяжелой промышленности. Виктор Штерц приходился шурином надменному аристократу Хуго Майру, члену правления концерна «Венгерские металлургические комбинаты и машиностроительные заводы»; он был сын «дьявольски богатого» колбасного фабриканта Яноша Штерца и дальний родственник Эдена Юрко, абсолютно надежного христианина и роялиста, обладавшего огромной физической силой. Важное сообщение, ожидавшееся
Старик рассыльный передал деньги, получил причитающиеся ему шесть крон и двинулся было к выходу, когда судья, страдавший болезнью желудка, заметив жаждущий взгляд старика, брошенный на вино, сунул ему в руки свой бокал.
— Премного благодарен, — сказал дядюшка Мориц, — да ниспошлет всемогущий бог доброго здоровья господам!
Он выпил вино и вытер усы.
— Вы какого вероисповедания? — поинтересовался д-р Вейн.
— Иудейского, если позволите, — ответил рассыльный.
— Почему?
— Так уж привелось! — сказал старик. — Для большей потехи! — Он низко поклонился и, неуклюже переваливаясь, вышел вон.
— Все они такие наглецы! — констатировал д-р Вейн и испытующе уставился на судью. У последнего, однако, не дрогнул на лице ни один мускул.
После ухода дядюшки Морица господа пили кофе, настоящий, черный, свежесмолотый, — в те времена в венгерской столице это было необычайной редкостью; суровая блокада Антанты еще не была снята. Поручик Штерц на правах радушного хозяина вновь наполнил бокалы.
— Только не в еврейский! — с нескрываемым отвращением сказал судья и протянул Штерцу чистый бокал.
— За завтрашний день! — таинственно провозгласил д-р Вейн.
Присутствующие опорожнили бокалы до дна — они знали, что на следующий день произойдут великие события. Между будайским дантистом д-ром Вейном, капитаном Надем и судьей состоялся конфиденциальный разговор о предстоящих завтра делах.
— Надо пользоваться услугами рассыльного-христианина! — вдруг объявил молчаливый господин.
— Ты фоверфенно прав! — с признательностью поддержал его поручик Штерц.
Иловский беседовал с Юрко; он главным образом интересовался положением в городе В.
— День ото дня мы становимся там сильнее! — сообщил Юрко.
Тогда Иловский изложил ему свои опасения: в этом городе слишком много рабочих, поэтому среднему сословию и патриотически настроенным коммерсантам следует взять бразды правления в свои руки.
— Вы, учителя, в особенности…
Юрко пожал плечами.
— Черт его знает! — сказал он.
— Почему? — спросил Иловский.
— Красная зараза у нас отнюдь не исчезла.
— Вот как! — сказал Иловский.
— Множество неустойчивых, — продолжал Юрко. — У меня, например, есть коллега, который сегодня готов заступиться за красных.
— Понимаю, — сказал Иловский, — какой-нибудь еврей!
— Представьте себе, — сказал Юрко, — как раз наоборот. Он из старой дворянской венгерской семьи. Сын его к тому же в Сегеде… я слыхал, он офицер ставки верховного главнокомандующего. Был приговорен за контрреволюцию. Лихой паренек! А отец… — Он махнул рукой.
— Как его имя? — спросил Иловский.
— Уйфалушский Маршалко, — сообщил Юрко.
— Его следует образумить! — сказал Иловский.
Юрко лишь пожал плечами.
— Это всего лишь пример! — сказал он.
В этот момент распахнулась дверь и в кабинет вошел статный господин почти в два метра ростом, с горящим взглядом и по-английски подстриженными усиками. На нем был безукоризненного покроя темный костюм из английской шерсти, а темные напомаженные волосы были разделены безупречным пробором.